Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине - стр. 12
Соседство это было для нас, конечно, довольно стеснительным, но надо и признать, что за семимесячную нашу совместную жизнь у нас не произошло ни одного серьезного конфликта с нашими случайными гостями. Это надо, по-видимому, отнести к тому, что со стороны нашего начальства были приняты необходимые меры и даны нам нужные инструкции, которым мы, в общем, подчинились. С другой стороны, объясняется это, повторяю, и самим составом батальона, который действительно не был большевистски настроен (по тому времени) и вовсе не собирался «захватывать» корпус и изгонять нас из него, как он мог совершенно свободно и безнаказанно это сделать в то время.
«Попечение» о нас новой советской власти проявилось в двух актах: во-первых, к нам был назначен комиссар, унтер-офицер, кажется, лейб-гвардии Волынского полка по фамилии Ульченко, хохол огромного роста с черной бородой, к счастью, абсолютно ничем себя не проявлявший и проводивший все свое время на кухне, поправляя свое здоровье, и, во-вторых, был визит к нам полномочного представителя нового начальника военно-учебных заведений капитана Дзевалтовского.
В день его визита мы были, по его желанию, собраны, не в строю, а толпой, на площадке перед комнатой дежурного офицера роты Его Величества и должны были выслушать его речь. Перед нами появился смуглый брюнет среднего роста, худощавый, с блестящими черными глазами, черными усами и бородкой, одетый в коричневый офицерский френч, гусарские чакчиры и сапоги. Речь произнес он типично митинговую, и из нее мы узнали, что отныне мы перестали быть представителями военно-дворянской касты и наследниками сословно-привилегированного класса и что долг наш теперь, когда в России утвердилась советская власть, стать на точку зрения служения народу. Начальству нашему даны, мол, соответствующие инструкции, и если оно не сумеет справиться с задачей, то понесет ответственность и будет заменено другим, а тех из нас, кто не подчинится новому духу времени, не только исключат из корпуса, но и заставят искупить их грехи перед народом. Вся речь была пересыпана хлесткими словечками и фразами, но впечатления произвела на нас мало. Наоборот, демагогия оратора и искусственность речи вызвали тихие замечания кадет, вроде: «Земгусар!», «Цыган в гусарских штанах!» и т. д.
Однако почти год, прошедший со времени Февральской революции, наложил все же свой отпечаток на уклад нашей жизни и на нашу психологию. Нельзя забывать того, что Петроград к тому времени уже пережил немало событий, как Корниловское выступление, последовавшее за ним падение и бегство Временного правительства, приход к власти большевиков, разгон Учредительного собрания, все сопровождавшиеся стрельбой на улицах, артиллерийским обстрелом, арестами, обысками, расстрелами и вообще буйством солдатских масс и городской черни, руководимой зачастую уголовным элементом. Все это отразилось, конечно, и на нас. Но к чести кадет, особенно старших классов, надо отметить появившуюся в них серьезность и вдумчивость, сопровождавшиеся чувством ответственности за судьбу корпуса. Кадеты как бы осознали, что в наступившем «царстве массы» и они сами являлись тоже какой-то массой и, как таковая, могли проявлять, если сумеют, какие-то необходимые внешние формы, подходящие к текущему моменту, и тем самым смогут, хотя бы на время, не слишком привлекать внимание власти к себе. Они чувствовали, конечно, что при существующем строе долго играть такую роль не смогут, но, как и все жители Петрограда того времени, считали, что большевики больше трех недель у власти не удержатся. С другой стороны, у всех было инстинктивное чувство необходимости продержаться до конца года, чтобы скорее выполнить намеченный план – влиться в ряды бойцов за Родину, кто – на юге, в Корниловскую армию, как ее тогда называли, кто – в другие формирования, очень часто фантастические, но все стремились так или иначе присоединиться к тем, кто уже боролся с большевиками. И как срок все намечали весну, после окончания учебного года.