Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века - стр. 38
Вдруг из темноты парка раздается голос Николая Павловича: «А кто это меня там передразнивает? Поди сюда!»
Все переполошилось; Годейн побежал на голос, чтобы показаться государю. В это время с другой стороны тот же голос: «Поди сюда, не бойся! Ты передразниваешь хорошо! Поди сюда!»
Годейн бросился в другую сторону; но голос государя раздается уже с третьей стороны. Оказалось, что это кадет Первого корпуса Покатилов взбудоражил весь отряд. Начальство, разумеется, не узнало имени кадета, который перебегал с места на место и великолепно подражал государю.
Все озорство кадет старого закала происходило в этом роде. Среди товарищей не поощрялось ни пьянство, ни карты; но грубость за грубость и дерзость за дерзость офицера считались молодечеством. Большинство дежурных офицеров действительно было никуда не годно; но и при этом кадеты все-таки на них не жаловались, а когда офицер напьется пьян, так старались скрыть его от начальства. Так, помню, поручик Чернов где-то лишнее хлебнул, на походе его разобрало, ноги стали переплетаться, качался из стороны в сторону и вообще шел как сапожник. Но как только начальство подходило близко, то кадеты инстинктивно смыкались возле Чернова и окружали его таким тесным кольцом, что начальство не могло заметить пьяного. <…> Странным кажется, что при той заботе о войсках, на которых основывали все величие России, для подготовки офицеров в эти войска выбирали таких тупых воспитателей, что память воспроизводит только уродство. Из тридцати начальников 1-го корпуса хорошее впечатление на всю жизнь оставили пять-шесть человек, не больше.
Совершенно иное впечатление оставили учителя. Их у нас было шестьдесят человек, и из этого числа бесполезных и вредных не насчитывается и десятка. Да и этот десяток относится к французам-барабанщикам и к немцам-колбасникам, как кадеты их называли. <…> Они так учили, что под их руководством забывали языки и те кадеты, которые говорили на иностранных языках дома, до поступления в корпус.
Из русских учителей остались в памяти: <…> физик Чарухин, редкостный преподаватель по умению вести дело и по любви к своему предмету; историк Макен, который кроме официальной истории о Французской революции умел дать кадетам понятие и о пользе революции для блага народов. Если принять во внимание, что это было во времена наистрожайшей цензуры 1849–1850-х годов, то невольно проникаешься уважением к этому учителю, который рисковал своей карьерой, но не решался врать и морочить юношей, вверенных ему для познания истины. Из математиков были Герман, Кирпичев и Паукер, впоследствии министр путей сообщения. Первые двое были полезные учителя, а Паукер хотя и знаменитый математик, но не мог догадаться, что надо учить так, чтобы его класс понимал. <…>