Изумленное пространство. Размышления о творчестве Эдуарда Штейнберга - стр. 2
Может показаться, что в некоторых случаях участники сборника повторяют друг друга, видя доминанту творчества художника в его следовании традиции Казимира Малевича, но само понимание этой традиции рассматривается ими в разных ракурсах, с разной степенью сложности и ценностной ориентации. Одни анализируют искусство Э. Штейнберга в пространстве региональной русской культуры, другие открывают родственность московско-тарусско-парижского художника европейской метафизике¸ а третьи говорят об универсальности религиозно-философских идей, экзистенциально претворенных им в пространстве современной картины.
Порою общее полифоническое звучание голосов вступает в контрапункт с иным виденьем и иной трактовкой, ибо бросается в глаза, с одной стороны, принципиально осмысленная и не однажды заявленная художником традиционность. С другой стороны, экзистенциально биографическая уникальность, отмеченная всеми аналитиками, – когда художник находит в своем творчестве ключ к синтезу важнейших явлений русского искусства, ранее существовавших в заведомой оппозиции. Три слона, на которых в гармонии держится его метагеометрическая планета, – икона, символизм, окрашенный софиологией Вл. Соловьева, и супрематизм К. Малевича.
Так, в совокупном объеме стилистически инаковых высказываний искусствоведов, философов, критиков, журналистов, художников предстают масштаб дарования и самобытность природы творчества Э. Штейнберга.
Галина Маневич
Париж, март 2017
Идеографический язык Эдуарда Штейнберга[1]
Евгений Шифферс
В заголовок статьи, имеющей намерение вероятностно понять «говорение» картин Эдуарда Аркадьевича Штейнберга, поставлен термин «идеографический язык». Что имеется в виду автором статьи, когда он употребляет для себя как термин словосочетание «идеографический язык»? Священник Павел Флоренский написал в предисловии к задуманному «Словарю символов»: «…Выражение мысли фонетическим способом, то есть при помощи звуков слов, фиксированных в графических формах букв, является достижением развитых культур и обуславливается, без сомнения, наличностью сформированного языка словесного; древние культуры, отделенные от нас большими историческими циклами, а также культуры, находящиеся на границе наших исторических знаний, прибегали к системам письменности, основанным не на звуковом выражении понятий, но на их графическом воспроизведении, что может объясняться, с одной стороны, недостаточной развитостью языка словесного в противоположность, например, языку пластическому (языку жестов), а с другой стороны, – тем, что самые понятия языка имели гораздо более конкретный характер, нежели впоследствии, что способствовало воплощению этих понятий в конкретные зрительные формы. Но и в эпохи культур, достигших, казалось бы, наибольшего расцвета, сказывается некоторое тяготение к зрительным формам изображения понятий, при которых зрительные образы становятся способом выражения отвлеченных понятий, простых и сложных, и в которых конкретные изображения становятся знаками и символами идей.