Измена. Уходя – уходи - стр. 19
Морщусь, выходя из детской. Даже сейчас Дима не проснулся – у него будильник через полчаса сработает. Спит на диване, одна рука на пол свесилась. Чёрные волосы растрепались, длинные прямые ресницы трепещут. Как я люблю смотреть на него спящего! Любила. Это зрелище перестало быть эксклюзивным.
На кухне как всегда лёгкий срач: в раковине посуда, на разделочной доске крошки – кто-то ел ночью. Знаю даже кто. Небрежно брошенное на стол полотенце. Машинально всё убираю, когда сын выползает из ванной и широко зевает. Растрёпанный. Какой он всё-таки ещё ребёнок!
– Ма, у нас во сколько урок?
– Сам не запомнил? Три раза сказала.
– Ну, у меня же ты есть. – Он улыбается Диминой улыбкой. Таким же обаятельным будет. Надеюсь, что не таким неверным. Перестань переносить обиду мужа на сына!
– В девять, – говорю, смягчаясь.
– А зачем ты тогда меня в семь разбудила?!
– Уже без двадцати восемь. Ты сорок минут только с кровати вставал. – Ставлю на стол овсяную кашу с малиной и чай.
– Мама, ты – жестокая женщина! – с чувством произносит Никита и падает на стул.
– Подтверждаю. Наша мама – очень жестокая женщина, – с улыбкой говорит Дима, входя на кухню.
В одних голубых семейных трусах в клетку, такой же растрёпанный, как сын. Они слишком похожи: те же чёрные волосы, те же синие глаза. Помню, когда блондинка-Маша родилась, свекровь пыталась слух пустить, что я нагуляла. Дима тогда так громко смеялся. Пресёк все слухи, демонстративно (с моего согласия и почти с моей подачи) сделал тест ДНК и маме под нос подсунул. Родня заткнулась. Правда, свекровь нет-нет да и упрекнёт, что родила Машу поздно, поэтому с пороком. А вот родила бы раньше-е… Как будто мы не пытались.
– И почему я жестокая? – спрашиваю сухо. Почти взяла его чашку, но вовремя останавливаюсь. Наливаю чай себе, сажусь напротив.
– До сих пор папу не простила! – авторитетно заявляет Никита и с шумом прихлёбывает из кружки. Я давлюсь чаем. – Он спит на диване, а ты там одна, на огромной кровати! Тебе должно быть стыдно, ма. Что бы папа ни сделал, он заслуживает вернуться на удобную кровать.
Выдох. Вдох. Дима отводит глаза: хоть на это совести хватает.
– Ага, – говорю медленно. – Значит, я жестокая, потому что папа совершил ошибку, а я не прощаю? А разве человек, который совершил ошибку, не жестокий по отношению к другим людям?
– Ну, он же не убил кого-то. И если обидел, то, наверное, уже попросил прощения. Ты попросил, па?
– Конечно. – Дима проникновенно смотрит на меня. Так хочется, чтобы это было правдой! Чтобы искренне раскаялся. Только слов о прощении я после того вечера не слышала, ни одного. Мы оба сделали вид, что ничего не произошло. Надо было дожимать, но момент упущен. После драки кулаками не машут.