Избранные труды по русской литературе и филологии - стр. 129
Блок введен в амплуа «незнакомца» (романтическая ипостась поэта), но с узнаваемыми для современников атрибутами – черный пиджак и белый свитер (сравнение со «средневековым воротником которого-то столетия» поддерживает романтический ореол)436. Тынянов как бы реализует вывод своей статьи о Блоке: «Эмоциональные нити, которые идут непосредственно от поэзии Блока, стремятся сосредоточиться, воплотиться и приводят к человеческому лицу за нею» (ПИЛК. С. 123). В то же время этот человек, стоящий «опираясь ладонями о колонну <…> совершенно неподвижно», дан как памятник самому себе. «Я», говорящее о человеке у колонны437, тяготеет к статусу условного рассказчика-свидетеля; но в последней фразе текста, называющей имя «незнакомца», «я» выступает уже в качестве реального автора: «Так я в первый раз увидел Блока». Рассказ сделан так, что ни лекция Лосского, ни скандал среди слушателей не составляют сюжетного события. Оно привнесено последней фразой – из биографии автора. Текст, оставаясь рассказом, становился и мемуарным свидетельством, и автобиографическим фрагментом.
Это позволяет представить одно из возможных жанровых направлений реализации таких пунктов программы «Люди», как «Блок – речь о Пушкине и др.», «Брюсов перед смертью», «Маяковский (встреча в гостинице etc.)», «Замятин». Тынянов был на Пушкинском вечере в Доме литераторов 13 февраля 1921 г. (ПТЧ. С. 39) и особенно восхищался словами о «веселом имени: Пушкин»438 (ср.ПИЛК. С. 462, прим. 4). Не исключено, что рассказ и возник из того, что обозначено в плане как «и др.».
28 октября 1938 г. Тынянов писал Шкловскому, вспоминая больным прежние поездки в Крым: «Видел там <…> Брюсова, который через месяц умер» (Воспоминания. С. 34). Пункт о Брюсове и подразумевал пребывание поэта в Коктебеле у Волошина в августе 1924 г., возможно, с учетом (скорее всего полемическим) мемуарно-некрологической статьи Л. П. Гроссмана о том же