Избранные. Фантастика о дружбе - стр. 14

Потоптавшись некоторое время на кухне, я вышел в прихожую и позвал Марину.

– Чего?

– Кажись, он готов, – сказал я.

– Опять уделался, что ли? – рассердилась она. – Ничего, пусть там и дрыхнет, алкаш треклятый! Скотина! Ему не привыкать. Да и вы все задолбали уже! Ходите-бродите, пьянствуете тут. Житья от вас нету!

Не дожидаясь, пока она окончательно разъярится, я поспешил уйти.

* * *

Замерев посреди двора, растерянный, я смотрел на резвящихся в песочнице детей, и на оккупировавших лавочки стариков, и на говорливых мамаш с колясками. Их тени причудливыми фигурами скользили по земле, в то время как послеобеденное солнце лениво плыло в синей густоте неба. Кругом порхал тополиный пух, жужжали шмели. И где-то вдалеке погромыхивал допотопный, с облупившейся по бокам краской, трамвай. А в лицо мне дышало зноем. Веяло городом, но то была не отвратительная вонь урбанизации, нет. Что-то совершенно иное. Что-то повседневное, привычное и потому не замечаемое.

Я поглядел себе под ноги и с удивлением обнаружил несколько суетливых муравьев, спешащих по своим делам. А у подъезда величественно восседал огромный рыжий котяра, насмешливые глаза которого были такими же рыжими, как и его шерсть. И все это словно бы складывалось в цветастый калейдоскоп из пестрых образов и дурманящих запахов, проникало в самую душу. Несмотря на все разочарования дня, хотелось мчаться незнамо куда, и дышать полной грудью, и ликовать без всякой на то причины, и просто жить!

И тогда меня вдруг осенило: волшебство… – я ведь вовсе и не утратил его, как мне оно показалось. Магия лета по-прежнему была здесь, наполняя пространство вокруг, и Июль стоял где-то рядом. Он добродушно поглядывал на меня и, быть может, загадочно улыбался. Он был все такой же – высокий, загорелый, с неопределенного цвета глазами и неизменной тростинкой во рту.

Я буквально слышал его слова:

– Не теряй воображения.

И от этого становилось легче. Июль был здесь, – детвора радовалась ему, пусть и не осознавала этого, да и мамаши со стариками тоже радовались. И даже котяра у подъезда казался вполне довольным его появлением. Ведь дело совсем не в возрасте, верно? Дело в воображении. Июль живет именно там, где сохраняется и детство, и вера, и волшебство.

И теперь, когда я наконец понял это, мне осталось лишь повторить слова Волшебника, сказанные им задолго до моего рождения.

А потому, улыбнувшись лету, я прошептал:

– Чудеса и диковины, – передай дальше…

Сколько помню, меня всегда угнетала потребность людей всё классифицировать. Поскольку, будучи мелким, я мотылялся вне поля радара и подлежал лишь одной классификации: «мелочь пузатая». Я рос и со мной росло раздражение. Мне не хотелось быть мелочью. Мелочь ведь никого не интересует. А мне, стало быть, хотелось внимания, любопытства, тихого «ах» и громких аплодисментов. Поцелуев тоже хотелось, конечно. Но поцелуи – табу. Наверное, чтобы поцелуи не были табу, нужно с младенчества привыкнуть к ним. Когда человека кладут поперёк кровати, чтобы расцеловать в пузо и в жопу, человек растёт в понимании своей сладости. Во мне никакой сладости никогда особо не замечалось.