Избранные дни - стр. 28

Она сидела в постели с музыкальной шкатулкой на коленях.

– Доброе утро, мама, – сказал Лукас.

– Ах, Саймон, – сказала она. – Мы так виноваты.

– Мама, это Лукас. Всего лишь Лукас.

– Я разговаривала с твоим братом, дорогой. Он в ящике.

Лукас решил было, что мать имеет в виду ящик, зарытый на том берегу реки, но тут она с тоской взглянула на шкатулку. Она имела в виду музыкальную шкатулку.

Он сказал:

– Там Саймона нет.

Она взяла шкатулку обеими руками и протянула ее Лукасу.

– Сам послушай, – сказала она. – Послушай, что он говорит.

– Ты ее не завела.

– Послушай, – повторила она.

Лукас повернул рычажок. Из музыкальной шкатулки послышалась мелодия – “О, не шепчи его имя”.

– Вот он, – сказала мать. – Теперь‐то ты его слышишь?

– Это только музыка, мама.

– Ах, дитя мое, откуда же тебе знать?

Лукас едва не падал от усталости, которая навалилась на него, как лихорадка. Ему хотелось одного – спать. Музыкальная шкатулка, наигрывающая свою нехитрую мелодию, казалась ему невыносимо тяжелой. Он подумал, что сейчас рухнет на пол, свернется, как собака, и мгновенно уснет так, что никто и ничто не сможет его разбудить.

Музыкальная шкатулка была куплена из‐за него, потому что он так сильно хотел лошадку на колесиках. Глядя на лошадку, он забывал обо всем на свете. Лошадка была белая. Интересно, где она сейчас? Из витрины “Нидермайера” она исчезла давным-давно. Своими круглыми черными глазами она смотрела прямо перед собой. На морде у нее застыло выражение величавой степенности. Колесики были красные. Он любовался ею каждый день, пока однажды, когда они с матерью проходили мимо “Нидермайера”, страсть к лошадке не охватила его с той же силой, что и страсть к книге, и он не разрыдался, как влюбленный. Мать нежно обняла его за плечи, крепко прижала к себе. Они стояли вместе, как могли бы стоять на железнодорожной платформе, глядя, как локомотив уносит прочь пассажиров. Мать терпеливо стояла рядом с Лукасом, держала его за плечи, а он горько оплакивал лошадку. На следующий день она пошла и купила ему музыкальную шкатулку, допустив расточительность, которая, как сказал отец, их доконает. Мать в ответ язвительно рассмеялась, назвала отца скупердяем и трусом, заявила, что им в доме нужна музыка, что они заслужили право время от времени порадовать себя и что музыкальная шкатулка, сколько бы она ни стоила, еще не конец света. Потом отец превратился в кожаную заготовку, Саймона забрала машина, а мать затворилась в спальне.

Лукас сказал:

– Мама, это только музыка.

– Я понимаю, что он мне сейчас говорит. Я понимаю язык, на котором он разговаривает.