Избранные дни - стр. 20
Джек появился только в самом конце рабочего дня, когда прогудел гудок. Чего Лукас ожидал от его появления? Радости встречи. Какого‐то объяснения. Он думал, что Джек извинится, расскажет о заболевшем ребенке, о захромавшей лошади. Что Джек пожмет его окровавленную руку – Лукас и боялся, и всей душой хотел этого. Он ждал, что Джек похвалит его. Ведь Лукас тщательно выравнивал каждую пластину. Он все их проверял.
Вместо этого Джек подошел и сказал:
– Порядок.
Он и не думал хвалить Лукаса. Лукас решил было, что Джек его с кем‐то спутал – и Кэтрин поначалу не узнала его, и мать не узнавала. Он едва удержался, чтобы не сказать: “Это я, Лукас”.
Джек перешел дальше, к Дэну, кратко переговорил с ним и ушел в другой цех, со сводами.
Лукас оставался у своей машины, хотя уже было время уходить. Машина была такой же, как и всегда, – ремень, рычаги, ряды зубьев.
Он произнес:
– Разве стоит пугаться смешения?
Но сам он пугался. Его пугало упорство машины, ее способность вечно находиться на одном и том же месте, а еще то, что ему надлежит всегда возвращаться к ней после краткого промежутка, посвященного еде и сну. Его тревожило, что в один прекрасный день он может опять забыться. Вот забудется он в один прекрасный день, и машина протащит его сквозь себя, как протащила Саймона. И проштампуют его – четыре поперек и шесть вдоль, – а потом положат в ящик и отвезут за реку. Он так переменится, что никто его не узнает, ни живые, ни мертвые.
Куда он попадет после? Он не надеялся, что его душа достойна рая. Он так и останется в ящике на том берегу. Интересно, повесят ли его лицо на стенку в гостиной, при том, что не существовало ни одного его портрета, да если бы такой портрет и существовал, он не мог представить, чей придется снять, чтобы уступить ему место.
Сегодня Кэтрин его не поджидала. Лукас немного постоял у ворот, отыскивая ее взглядом, но было понятно, что она больше не придет. Это случилось только раз, когда он был совсем новичком и когда она еще беспокоилась за него. Лукасу надо было идти домой и попытаться сообразить что‐нибудь на ужин родителям.
Он пошел по Ривингтон-стрит, потом по Бауэри. Пересек Вторую улицу и направился к дому Кэтрин на Пятой.
Он постучал в дверь, сначала робко, затем уверенней. И ждал, стоя на поблескивающем крыльце. Наконец дверь приоткрыла какая‐то древняя старуха. Она была седой, карликового роста и поперек себя шире. Она запросто могла бы быть духом этого дома, рябым и увядшим, сварливым спросонья.
– Что такое? – спросила она. – Чего тебе надо?
– Прошу вас, я пришел к Кэтрин Фицхью. Можно мне войти?