Из школы на фронт. Нас ждал огонь смертельный… - стр. 15
Мне снится сон.
– Товарищ сержант, – спрашиваю я, – почему вы меня все время оскорбляете?
– Это вы меня оскорбляете своим внешним видом, – говорит он, – своими тонкими ручками, усмешкой, которая должна меня унизить.
– Это вы унижаете мое достоинство, – говорю я.
– Меня оскорбляет ваше наплевательское отношение к нашему общему делу, – говорит он.
– Вы все время коверкаете мою фамилию, – говорю я.
– Пытался вызубрить, – вздыхает он, – ничего не получилось. Я буду называть вас товарищ боец, и по уставу, и необидно. Согласны?..
Это, видимо, так преломился подслушанный мной разговор.
Случайно долетело:
«Что это вы фамилию его коверкаете?»
«Да я, товарищ лейтенант, замучился. Заучивал, заучивал, понимаешь…»
«Ну-ка, повторите, – смеется лейтенант Федоринин, – ну-ка…»
«Акаджав»
«О-куд-жа-ва, – диктует лейтенант, – повторите…»
«А-кааад-жав», – старательно выговаривает Ланцов.
«Н-да, – говорит лейтенант и внезапно кричит: – К завтрашнему чтобы выучить, так и так! Глядите у меня!..»
Кто-то говорит:
«Снег пошел!»
Снег идет. В казарме холодно, сыро… Холодно ему, понимаешь! Телят в холоде держать надо – здоровше будут. Холодно… А на передовой, так и так, тепло?
Наконец, внезапно наступает это самое утро, утро новой жизни или подведения итогов, уж и не знаю, как его назвать. Слышится привычная труба и истошный вопль Ланцова:
«Батарея, подъем!»
Все происходит мгновенно: кальсоны, галифе, ботинки… Выбегаю в темень, в дождь, в снег…
«А ну, пошевеливайся!..»
Тяжелый топот ног: сначала с грохотом по тайной надобности, затем на плац и растягиваемся в несколько рядов. Мощный тугой обнаженный торс сержанта перед нами:
«Делай и раз, два, три, и раз, два, три!»
Мне жарко, снежинки тают на плечах и спине. Бегу со всеми, не отставая, подтягиваюсь на турнике, выгибаюсь назад – вперед…
«Кому холодно?» – кричит Ланцов.
«Никому!» – кричит кто-то.
«Молодцы!.. Бегом! Стой! Шагом марш!.. Разойдись!..»
Умываюсь ледяной водой, и от моего тщедушного тела исходит пар, и сквозь этот пар мне видится моя новая жизнь. Чем же она замечательна? Она замечательна тем, что холод меня отныне не берет, и расстояния мне не страшны, и вырыть укрытие для миномета мне ничего не стоит. Заканчиваю копать, подбиваю стеночки – пульс нормальный. Где же вы, мои недавние усталость и отчаяние? И тяжелая звонкая непечатная дробь сержантовых претензий, не причиняя вреда, отскакивает от меня, как холодный дождь от дубленой кожи. Все глуше музыка души, все звонче музыка атаки…
И вот наконец сержант Ланцов подзывает меня, и я готовлюсь к очередной порции его неудовольствия, а он говорит: