Из России в Китай. Путь длиною в сто лет - стр. 35

Анна Алексеевна была в прошлом фабричной работницей, и даже став женой важного партийного работника, оставалась по-прежнему милой и сердечной женщиной. Она никогда не задавала нам головомоек за тот кавардак, который мы устраивали во время веселых забав, перевертывая все в комнате вверх дном. Но наряжалась Анна Алексеевна уже не по-пролетарски. Мне запомнились ее серьги в золотой оправе с крупными, переливающимися на свету камнями, видимо, аметистами. Занимали меня очень и стоявшие на подзеркальнике баночки с кремами, пудрой и румянами. У моей мамы ничего подобного не было. В конце недели семья Маргелевичей куда-то пропадала – ездила на какую-то загадочную для меня «дачу», а летом – на курорт. Помню, Муся рассказывала мне про Кавказ, про очень высокие горы, которые ей не понравились, что меня порядком удивило. Но это было значительно позже, когда мы обе уже ходили в школу: я – в обычную, она – в привилегированную. Муся там подружилась с Таней Литвиновой, отец которой был наркомом иностранных дел. Изредка Муся бывала у Литвиновых в загородном доме – за ней по такому поводу присылали автомобиль. Рассказы подружки я слушала с открытым от изумления ртом. Но в 30-е годы Мусино благополучие рухнуло: отца арестовали, и он, старый большевик, вступивший в партию еще до 1917 года, сгинул бесследно. Репрессии тех лет прошлись тяжелым катком и по этой семье.

Из родных саратовских краев нас изгнал голод, но в 20-е годы и в Москве сгущался его страшный призрак. Хлебный паек сократился до минимума: несколько сот граммов черного хлеба в день – и все. Центральное отопление в домах не работало. Из форточек московских квартир торчали трубы железных печурок-«буржуек», как их окрестили. И нашу комнатку обогревала такая печка, на ней мы готовили немудреную еду – подобие лепешек из картофельных очисток с отрубями, которые пеклись прямо на железном кругу «буржуйки», без всяких намеков на масло. На голодный желудок такие лепешки казались мне очень даже вкусными.

Но надо было добывать растопку для нашей прожорливой «буржуйки». Мама, прихватив с собой и меня, отправлялась с мешком на Казанскую железную дорогу, благо это было совсем близко, на поиски «топлива». Это, конечно, не разрешалось, поэтому мы с мамой пролезали на железнодорожные пути со стороны Ново-Рязанской улицы сквозь дыру в заборе и, воровато озираясь, торопливо подбирали щепки, валявшиеся после разгрузки вагонов, пугливо засовывали их в мешок. Таких воришек поневоле было много, и случалось, что сторожа шугали нас, отбирали мешки, и мы несолоно хлебавши убирались восвояси, шагали понуро домой, где нас ожидала остывшая холодная печка. В случае удачи, когда доводилось набрать щепок, они иногда оказывались такими сырыми, так не желали гореть, что наша «буржуйка» выражала протест и начинала изрыгать густой едкий дым, щипавший глаза. Но все-таки это было лучше, чем сидеть у мертвой печки с урчащими от голода желудками.