Иван Тигров - стр. 2
Санатов встал и примерился ко мне. Его голова оказалась ниже моей груди.
– Вам бы попали в грудь, а меня бы не задело. Это уж проверено. Мне потому и поручают открывать двери в блиндажи, что для меня это безопасней, чем для других. У меня над головой пули мимо летят. И потому работаем без потерь.
Не без удивления посмотрел я на солдата, так умело использовавшего свой малый рост.
– Ну а с богатырем-то как же? Тоже на голос взяли?
– Давай рассказывай, как ты его, – подбодрили солдаты.
– Тут до богатыря дел было… – задумался Санатов. – Натерпелся я с этими дураками. Ведь им жизнь спасаешь, а они… Один часовой меня чуть не зарезал…
– Вы и на часовых первым бросаетесь?
– Его посылаем, – сказал один из солдат.
– Да, потому что я очень цепкий… Это у меня с детства выработалась привычка держаться за шею коня. Мы ведь, алтайские мальчишки, всё на неоседланных да на диких катаемся. Вцепишься, как клещ, и как он, неук, ни вертится, ни скачет, какие свечки ни дает, нашего алтайского мальчишку нипочем с себя не сбросит.
– Но при чем же тут…
– А вот при чем, – вы встаньте, а я вам на шею внезапно брошусь и обниму изо всех сил… Что вы станете делать?
Я уклонился от испытания. Видя мое смущение, кто-то из разведчиков объяснил:
– Иные с испугу падают.
– Другие стараются удержаться на ногах и отлепить от себя это неизвестное существо. Забывают и про оружие. Забывают даже крикнуть.
– Ведь это всё ночью. Во тьме. На позиции. Непонятно и потому страшно.
– Ну и пока немец опомнится, мы ему мешок на голову – и потащили.
Так объяснили мне этот прием разведчики, пока Санатов был в задумчивости.
– А вот один фашист ничуть даже не испугался, когда я кинулся к нему на шею. Здоровый такой, как пень. Только немного покачнулся. Потом прислонился к стене окопа и не стал меня отцеплять, а, наоборот, покрепче прижал к себе левой рукой, а правой спокойно достал из-за голенища нож. Достал, пощупал, где у меня лопатки. Да и ударил. В глазах помутилось. Думал – смерть… А потом оказалось, что он ножны с кинжала забыл снять… Аккуратный был фашистский бандит – острый кинжал и за голенищем в ножнах хранил, чтобы не прорезать брюк. Только это меня и спасло. – Санатов даже поежился при страшном воспоминании.
– Ну и взяли его?
– А как же, наши не прозевали. Накинули на него мешок. Крикнуть-то он тоже не то забыл, не то не захотел, на свою силу-сноровку понадеялся.
– Ну да наша сноровка оказалась ловчей, – усмехнулся разведчик, жилистый, рослый, рукастый.
– А еще один дурак чуть мне все легкие-печенки не отшиб, – вспомнил Санатов. – Толстый был, как бочонок. От пива, что ли. Фельдфебель немецкий. Усищи мокрые, словно только что в пиве их мочил. Бросился я ему на шею, зажал в обнимку, пикнуть не даю. Он попытался отцепить. Ну, где там – я вцепился, как клещ, вишу, как у коня на шее. И что же он сообразил: стал в окопе раскачиваться, как дуб, и бить меня спиной о бруствер. А накат оказался деревянный. Бух, бух меня горбом – только ребра трещат… Хорошо, что я не растерялся. Воздуху побольше набрал в себя, ну и ничего, воздух спружинил. А то бы раздавил, гад. У меня ведь костяк не окреп еще. Отец тоже ростом невелик, но в плечах широк, и кость – стальная… Так что мне за него трудней в этих делах.