История моего брата - стр. 22
– Прости, Ахмед, это что-то значит для тебя?
– Нет, – ответил я, – это ничего для меня не значит, но я не могу ни к кому прикасаться, будь то мужчина или женщина, и не позволю кому-то касаться меня.
– О-о-о, – улыбнулась она. – В этой стране тебе, должно быть, трудно приходится, дружок! Признаться, мне самой не нравится, когда наши мужчины обнимаются и целуются, здороваясь, но что поделаешь? Таков обычай. Даже Али так делает… Стоит ему встретить знакомого, как кидается ему на шею и давай целовать.
Мы с Керберосом приближались к центру деревни. Отсюда до дома Али было уже недалеко. Если я сверну на тропинку слева, то примерно за десять минут дойду, подумал я, но не свернул.
Кто знает, что теперь происходило в их доме? Я был не в состоянии заниматься всем этим. Мимо нас пронесся полицейский фургончик, выкрашенный в защитный цвет. Должно быть, его появление как-то связано с убийством. Кроме этой машины, по дороге на скутерах проехали еще двое жителей деревни. Я с ними не поздоровался. Коренные жители Подимы недолюбливают богатых «понаехавших». Они – люди очень традиционных взглядов; как правило, переселенцы с Балкан; ходят в мечеть, совершают намаз, часами сидят в кофейне, где играют в нарды, а приезжих стамбульцев терпят только ради денег, которые выручают за продажу участков. Они живут в собственном мире. Я уверен, что любые вечеринки, вроде тех, что устраивались в доме Али, скажем, в честь открытия художественной выставки, местные считают настоящим непотребством.
На обратном пути я бросил взгляд в сторону дома Али, однако идти туда мне вновь не захотелось. Наверняка там собрались всякие плачущие и причитающие люди, имам. Произносятся молитвы и все такое. Я это терпеть не могу. Вообще говоря, не знаю, можно ли так рано начинать читать молитвы. Женщину-то еще ведь даже не похоронили, наверняка ее тело сейчас в больнице на вскрытии. Как бы то ни было, я все равно узнаю подробности завтра утром от Хатидже-ханым. Она не сможет промолчать, даже если я ее об этом попрошу. Ой, а ведь завтра вечером на урок английского ко мне должен прийти еще и этот странный парень, ее сын. Поверьте, выучить Кербероса английскому гораздо проще, чем этого тупицу. Вот уже несколько лет мне не удается обу-чить его даже цифрам, которые мы перечисляем, загибая пальцы обеих рук. One, two, three…и вдруг five. Сынок, что это такое? А четвертый палец ты куда дел? Забыл? Six! Какое six? Сынок, а четверку куда ты дел? Четверку! Four! Вспоминай! Давай еще раз сначала.
Если б не его мать, я бы не вынес этого мучения. Никто, кроме Хатидже-ханым, не в состоянии делать уборку, не нарушая порядка в расстановке книг. Никто, кроме нее, не способен гладить брюки так, чтобы не получалось стрелок; развешивать одежду так, как она разделена по погоде; разбирать тесные рубашки по цвету и фактуре ткани; стирать носки в горячей воде. Она обходится без пылесоса, потому что я не терплю никакого шума в доме и т. д. и т. п. Поэтому я был вынужден терпеть ее придурочного сыночка, который и рот-то толком не умел закрытым держать. За все в жизни надо платить.