Истерли Холл - стр. 64

– Так чья это вина, я тебя спрашиваю?

Оберон слизнул кровь с губ.

– Моя, – пробормотал он, с трудом удерживаясь, чтобы не застонать.

– Почему?

Отец приподнялся на цыпочках, и Оберон отшатнулся. Но удара не последовало. Руки отца, крупные, жесткие, остались на месте. У дедушки Оберона были такие же руки, но он никогда не поднимал их на внуков. А на собственного сына? Но кто осмелится задать этот вопрос отцу?

– Так почему? – прорычал отец.

Оберон заставил себя сосредоточиться, стоять прямо. Голос не должен дрожать. Он произнес:

– Я просил, чтобы меня отправили в Оксфорд. Я настаивал на этом. У меня были деньги, оставшиеся от матери: если бы вы не заплатили за университет, я бы заплатил сам. Я поехал. Вы уволили Вейни, потому что я уехал. Если бы я остался и не проявил эгоизм, она бы не… Не умерла. Для этого не было бы причины.

Отец кивнул, склонив голову набок. Он слушал. Мать была права. Говори то, что он хочет услышать. Но, черт возьми, это таки его вина. Он должен был остаться.

Опершись на стол, отец сложил руки на груди. Костяшки пальцев на правой руке были разбиты.

– Так, в конце концов, деньги твоей матери мои или твои?

– Ваши, отец.

Деньги не принадлежали отцу. Их оставила своей дочери его бабушка по материнской линии, и по завещанию они перешли Веронике и Оберону. Отдельную существенную сумму мать завещала и Вейни в благодарность за ее стойкую помощь и поддержку. Эти деньги Вейни так и не получила. Оберон смотрел через плечо человека, которого он ненавидел, на далекое море. Однажды он уплывет во Францию и никогда не вернется, пока его отец не уберется отсюда, желательно в деревянном ящике, безоговорочно и окончательно мертвый.

Да, он пересечет канал на пароходе, а потом сядет на поезд и поедет в Париж. Оттуда он направится к Сомме, реке, название которой, как говорил мистер Сандерс, кельтского происхождения и означает Спокойствие. Так хочется почувствовать себя спокойно, хотя бы один раз. Может быть, там он сможет так себя чувствовать. Широкая река, она извивается и петляет…

– Слушай меня, мальчишка, – раздалось рычание.

Боль в груди не давала дышать. Ребра треснули, Оберон знал это, такое уже случалось с ним не один раз. В почках ощущалась пульсирующая резь, биение сердца отдавалось в разбитом лице.

– Ты позор семьи, но, похоже, не стыдишься этого. Может, тебе ремня дать?

Отец снова приподнялся, балансируя на носках ботинок.

Оберон чуть не засмеялся. Ремня? Он не ребенок, но какая разница? По крайней мере, отец никогда не поднимал руку на Веронику. Странно все-таки. Женщины, наверно, избавлены от ярости отца. Или не избавлены? Он снова подумал о Вейни. Отец уволил ее. Она что же, спорила с ним? А он разозлился? Убегала она от него на балкон? А он подходил все ближе, ближе. Она перевернулась через перила или он, забывшись, толкнул ее? Или она действительно прыгнула? Он должен был не допустить этого. Да, не допустить. Отец повторил: