Исповедь священника перед Церковью - стр. 2

Событие это стало поворотным в дальнейшей судьбе архимандрита. В то время ему было 40 лет. Он понял, что его райская, добрая, христианская жизнь окончилась 20 лет назад, когда он фактически вступил в клир Церкви, став псаломщиком: следующую половину своей жизни он счел потраченной на служение греху. Только сейчас в нем созрела окончательная решимость вернуться к «свободе Евангельской жизни» и уже не отступать от велений совести. Еще несколько лет ушло на то, чтобы прийти в себя и бесповоротно погрузиться в дело христианского служения.

Бомбы, сброшенные с немецкого аэроплана, дали архимандриту ответ на больной вопрос о христианском отношении к войне. Все предыдущие впечатления от военных будней мгновенно сложились в одну апокалипсическую картину, раскрывшую для архимандрита ту бездну, в которое попало цивилизованное человечество, позволив себя втянуть в Первую мировую бойню. Он также осознал, что последние двадцать лет был невольным противником Христа, идя на поводу имперской политики огосударствления религии и Церкви.

Мировая война как вселенская катастрофа, как глобальный кризис христианства и цивилизации, как ослепление русских и европейцев банальностью зла и соблазном язычества, – вот то, что открылось военному священнику в разрывах бомб, а затем в лесном уединении, когда он окидывал внутренним взором свое прошлое и осмыслял причины собственного духовного плена. Он увидел себя в аду, в который пришел добровольно.

Этот новый важный опыт невольно делал архимандрита изгоем, поскольку его мысли и чувства входили в противоречие с настроениями подавляющего большинства идейных вождей тогдашнего русского общества. Не только политических и военных начальников, но и партийных активистов различных оттенков, а также деятелей культуры.

Картина складывалась парадоксальная. Вокруг себя архимандрит видел океан человеческого горя, отчаяния и потерянности. Бесконечный поток бедствий обрушился на «простых» людей, находившихся на самом низу социальной лестницы, а также на представителей других, более благополучных классов, оказавшихся на фронте и на деле столкнувшихся со своей беспомощностью перед массовым насилием. В то же время законодатели общественного мнения, в том числе и руководители Церкви, взирали на происходящее с воодушевлением. Им виделось, что война оздоровит и Россию, и христианскую цивилизацию. И даже – преобразит человечество[2].

Архимандрит Спиридон (Георгий Степанович Кисляков, р. 1875) родом был из крестьян Рязанской губернии, из семьи вполне православной и бедной. Духовное напряжение в семье поддерживала очень набожная и добрая мать, а отец был «как все»: отличался порой грубостью, разговор его часто перемешивался с матерщиной. При этом их село казинка Скопинского уезда в старину относилось к дворцовым владениям, здесь не было крепостного права в классическом его виде и имелись элементы местного самоуправления. Здешние крестьяне в годы детства и юности Георгия получали духовные наставления не только в местном приходе во имя великомученицы Параскевы, а и в общении с рядом своих односельчан, ревнителей веры, собиравшихся по домам и читавших Евангелие. Некоторые из них за эту ревность были сочтены церковным начальством неблагонадежными и отправлены в Сибирь.