Искупление - стр. 30
Тоска по веселому проказнику Ваське подступала к сердцу Аксиньи. А впереди нет просвета и продыха, впереди – новое горе.
4. Смерть
Вместе с Великим постом в Еловую пришла оттепель. Задорные сосульки свешивались с конька крыши, растапливали снег, веселили душу.
– Еще чуток подождать – и весна, – щурилась на яркое солнце Аксинья.
Матвейка серьезно кивал и еще резвее долбил лед, покрывший двор серо-грязным накатом.
– Ты рукавицы зачем снял? Озябнут пальцы.
Парнишка вздохнул и подхватил с перил крыльца огромные рукавицы из собачьей шкуры. Из-под шапки вились отросшие кудри, щеки округлились, исчезла болезненная худоба. «Как похож на брата», – умилилась Аксинья. И сейчас, месяцы спустя после чудесного появления Грязного на пороге избы, не могла она поверить в Божий дар.
– Отцовские рукавицы греют пуще всяких других.
– Расскажи.
– Об отце твоем?
– Да. Хочу знать о нем.
– Ох. – Она отставила метлу с березовыми пальцами-ветками на конце.
В воспоминания погружаться страшно. На душе и сладко, словно от меда, и горько – горче острого перца с далеких островов.
– Черноволосый, чернобровый, стройный – хорош собой, как молодец из сказки. Добрый, незлобивый… Сколько я его, мелкая, ни дразнила, слова худого мне не сказал. Родителей и меня холил, оберегал. Самый лучший брат, какой может быть на белом свете.
– А мать?..
– Ты хочешь спросить, как с матерью твоей у него получилось… Сложно это, Матвейка. Так сразу и не объяснишь.
– Скажи как есть.
– Помогал он матери твоей, отец на промысле был постоянно. И полюбился Марии Феденька наш… Есть вина на них, но жалко их было так, что сердце рвалось… Мне тогда годков четырнадцать было, немногим старше тебя… помню, будто вчера было, как Мария к нам пришла рожать… Все переломала любовь их.
– Блуд у них был?
– Ты так не говори про родителей. Нельзя.
– А поп блудом зовет.
– Его это дело, на грехи людям указывать да наказание налагать. Не было бы тебя на свете, если бы не грех… А так – вон какой молодец ладный вырос!
Матвейка заулыбался. Аксинья давно заприметила за ним черту: от похвалы любой расцветал он, работал без устали, без продыху, с огоньком. А от окрика, грубого слова впадал в оторопь, цепенел, прежде проворные руки становились медлительными, онемевшими. Потому тетка не ругала никогда парнишку, все ласково с ним говорила, слов хороших не жалела.
– Правду бы сказала мать – мне лучше было.
– Боялась она. Правда может обухом ударить так, что голова зазвенит. – Аксинья вспомнила правду, что Ульянка открыла ей. – Ты не вини ее, мать свою.
– Я и не виню. – Матвейка шмыгнул. Серьезный, молчаливый, работящий, словно маленький мужичок. Ранимый, наивный, любопытный. Совсем ребенок. И за него отвечать ей, Оксюше. – Ой!