Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943 - стр. 48
Позднее, несколько лет спустя, когда умер отец и когда в доме нашем зачастую случалось гнетущее безденежье, мама с каменным выражением лица продала эту по-прежнему улыбающуюся, новенькую, шуршащую шелками куклу какому-то заезжему маклаку.
Помню, у меня больно дрогнуло сердце, когда я увидела ее в последний раз. И не потому, что мне было очень жаль куклу, нет – просто появилось вдруг чувство раскаяния оттого, что такой чудесный подарок отца так и не нашел в моей душе надлежащего отклика.
Но о кукле – все. Теперь мне вспоминается другое, мне опять вспоминается то благословенное время, когда еще был жив папа.
…1931 год. Я помню холодную бесснежную весну, низкое свинцовое небо и зябкий скрип оголенных веток на ветру.
В один из таких дней к нам пришли «комиссия». «Комиссия» – слово значительное, так его запросто в будний день не возьмешь да не скажешь, и поэтому мы с Ваней тихонько сидим на полатях и, сдерживая дыхание, следим, как трое рослых, пропахнувших свежим весенним ветром мужчин с обветренными, коричневыми лицами о чем-то серьезно и долго разговаривают с моим отцом. Миша и Костя на правах старших тоже сидят за столом. Они также участвуют в разговоре взрослых мужчин, но ведут себя, по моему мнению, недостаточно солидно: Костя то и дело хлопает Мишу под столом по коленке и блестящими глазами умоляюще глядит на отца. Что он еще выпрашивает?
Но вскоре непонятный разговор взрослых за столом делается для меня и совсем не интересен, так как я с восторгом замечаю первую в этом году ожившую муху. Она медленно, сонно ползет по стене, тяжело волоча мохнатые лапки. Муха! Ура! Значит, скоро уже настоящее лето.
Я искоса, одним глазом, продолжаю следить за вялыми движениями мухи и стараюсь ни в коем случае не показать Ване виду, что я чем-то заинтересована: ведь тогда он обязательно поймает муху и оторвет ей лапки.
Но тут стучат отодвигаемые стулья. Все встают из-за стола. «Комиссия» крепко, по-дружески хлопают отца по плечу и дружелюбно, весело улыбаются: «Ничего, мы еще развернемся! С такими-то руками горы можно свернуть!» (Интересно, какие они еще горы собираются свертывать? Может быть, те самые, «златые», о которых каждый раз слезливо поет подвыпивший отцов брат – дядя Гриша?)
«Комиссия» закуривают на дорожку по скрученной цигарке и прощаются с непривычно насупленной мамой: «Нет, вы напрасно все-таки упираетесь. Вот ваш муж и ваши сыновья правильно оценили создавшуюся обстановку и правильно решили, что вам с нами по пути. Со временем вы в этом сами убедитесь».
Отец примирительно говорит: «Она поймет. Она у меня, знаете, не из тех „закоренелых“». Мама сквозь дрожащие на глазах слезы стреляет в отца быстрым, польщенным взглядом, и теперь даже я понимаю, что спор исчерпан.