Исчисление времени - стр. 33
В Америке ему пришлось туговато. Часто голодал, перебивался случайными заработками. Особенно угнетало его то, что русского слова нигде не услышишь. Выйдет он вечерком на улицу, кругом людей, что мошкары в летнюю пору поблизости пруда, и все американцы. Народ безразличный, такой тебе с утра «здравствуй» не скажет, только улыбается, скалится, зубы белые наружу, как у обезьяны, и до того противные, рожи все на один тупой чекан, что кажется так бы и засветил кулаком между глаз, но нельзя, не у себя дома, да и не в гостях. И такая от того тоска, хоть ты езжай назад в Питер, к самому Дзержинскому, чтобы он пустил тебе пулю в лоб из именного револьвера, который ему Ленин подарил за усердную работу и за поганую козлиную бородку.
И вот шел он с такими мыслями по улице в Нью-Йорке между высоченных небоскребов, а навстречу ему еврей. Прошел мимо, а потом повернулся, и следом за ним, и так бочком-бочком, вроде незаметно, то слева зайдет, то справа. Он остановился, мол, в чем дело. А еврей вдруг и говорит ему настоящим русским языком:
– Вы кто такой будете? И откуда? И как ваша фамилия?
Тот ему в ответ:
– Я безработный инженер, Из Петербурга, а фамилия моя Зворыкин[17].
– А я, – говорит еврей, – Абрам Лившиц из Киева.
Бросились они друг к другу, обнялись как два путника, встретившиеся в пустыне, и заплакали. И плакали горькими слезами так, что с трудом смогли успокоить друг друга.
Стали они с тех пор жить в Нью-Йорке вместе. Еврей дал Зворыкину денег и он сконструировал телевизор, а американцы стали по этому телевизору показывать такое, особенно по ночам, что постеснялись бы и Коллонтай с Арманд, хотя уж этих-то дамочек привести в стыдливое чувство мало кому удавалось.
XVIII. Коварная экономка и потайная комната
Но читателю, конечно же, интересно знать, что сталось с бриллиантами Кшесинской, поэтому прежде чем вернуться к Сталину и к рассказу о том, почему Владимир Иванович Волков, мой дедушка, не огораживал участок земли, на котором сажал картошку и сеял немного ржи и клевера, нужно закончить рассказ о приключениях этой замечательной женщины, единственной в свое время прима-балерины императорских театров.
Когда она сбежала, Ленин и Троцкий обыскали весь дом, но бриллиантов не нашли. Начали спрашивать прислугу, те отвечают, мол, ничего не знаем. Поэтому кухарку и поломойку расстреляли, тем более, что и кухарка и поломойка были грубы и неучтивы, а по вечерам к ним приходили матросы и сильно шумели, а когда Ленин и Троцкий запретили пускать матросов, женщины стали бурно выражать недовольство. Вот горничная оказалась поскромнее, она и говорит Ленину и Троцкому: