Ирод Великий - стр. 37
Попал. Конечно, «Черные пауки» могут жить в любых условиях, сражаться с числом противников, в несколько раз превосходящих их самих, но… я был юн, совсем один, и к тому же в чужой стране, в пустыне! Возможно, уже провалил задание, потому что, сочтут ли меня местные стражники за презренного разбойника, привезшего на рынок живой товар, или я встречусь с настоящими разбойниками, имея на руках безоружных, голодных и измотанных женщин и детей, я все одно не сумею уйти. С другой стороны, бросить полон на неизбежную погибель в пустыне, чтобы спастись самому и догнать Ирода, – проявить малодушие, за которое суровый правитель вполне мог отлучить меня от своей особы, выслав обратно в Рим, или выдворив за пределы своего дворца, дабы я сдох или выжил, согласно разумению пославших меня богов.
Понятия не имея, куда теперь следует отправиться, я снова посадил себе в седло не способную еще передвигаться самостоятельно ведьму и взял курс на полуисчезнувшее за отрядом Ирода облачко пыли. Вроде бы правитель говорил, что до Аскалона, если двигаться в выбранном направлении, оставалось не более двух суток пути. Поняв, какое направление я решил избрать, женщины застрекотали, показывая в сторону Восора – направление, указанное им десятником. Теоретически они были правы, этот путь представлялся более коротким, но в Аскалоне я еще мог найти Ирода и помириться с ним, в то время как в Восоре меня могло ожидать все, что угодно, включая собственное пленение и позорное рабство.
Ах, ну отчего ни мой благородный отец, ни мудрейший учитель Люций Грасса Вулпес не удосужились научить меня способам выживания в пустыне? Почему я не потрудился выспросить секреты борьбы с ночной стужей, отсутствием воды и пищи у воинов Ирода или у него самого? Я не испытывал лишений, находясь среди отряда правителя, живя там на всем готовом, теперь же все зависело от меня самого, а я был растерян и подавлен.
Ночью, когда мы, трясясь от холода, шли по выбранному направлению, я боролся с искушением дать шпоры коню, дабы отделаться от невыносимого эскорта, но проклятые женщины были начеку. В темноте их глаза светились дьявольским огнем, а длинные, похожие на когти хищных птиц ногти казались когтями самих гарпий. А как они шумели – о великие мойры, чью драгоценную пряжу я не постеснялся бы забить в эти не знающие покоя рты. Как они галдели, то и дело для чего-то показывая мне своих детей и заставляя последних держаться за потник моего коня или хватать меня за одежду. Все это было невыносимо.
На рассвете, когда я устал слушать их не прекращавшийся многоголосый вой, мы сделали привал, и тогда женщины легли вплотную ко мне, согревая меня своими телами. Полдня мы проспали, истомленные тяготами пути, и, поднявшись, я разделил между собой и бывшим полоном остатки воды из своего личного бурдюка и оставшуюся часть похожего на сухих змей вяленого мяса. После чего пытка пустыней продолжилась, и мы вновь пустились в путь.