Ирод Великий - стр. 3
Мама тоже почувствовала слежку, руки ее вздрогнули, она стянула с пальца перстень, и тот покатился по полу, попыталась поднять и опрокинула всю шкатулку.
Смешно наблюдать, как мама из себя дурочку строит.
Все. Дверь распахнулась. На пороге – давешний офицер с солдатами. Мама на полу, и по щеке ее течет единственная слеза. Рука метнулась к лицу, поздно. Все видели.
– Так, стало быть, ты все-таки вдова. И этот перстень я должен отдать тебе! – Победно восклицает оптио[3] и вдруг прямо при солдатах, схватив мать за волосы, запрокидывает ей голову и целует в шею.
– У меня с твоим муженьком личные счеты – ох, и здорово же он поиздевался надо мной перед Первым Копьем[4] своей центурии, когда мы вместе пили вино в кабаке. Другом прикинулся. Много мы с ним пировали в былые времена, смотрели на танцы рабынь, а он все отнекивался от моих подружек и славил свою прекрасную жену. Так много говорил о тебе, несравненная Ирина, что я невольно поклялся себе вкусить при случае твои прелести, дабы убедиться, что сказанное не было враньем.
– Пусти меня! – Мать вырывается из рук оптио, разворачиваясь так, чтобы я ясно видел ее лицо. Отец не стал бы делать что-то просто так. Этот знак – для нас и для мамы шанс выпутаться из сложной ситуации и остаться в живых. Если пришедшие в дом воины получили приказ прикончить нас всех, у меня есть шанс сбежать, пока младший офицер будет развлекаться с мамой; если такого приказа нет, мать получает шанс заворожить простака оптио и сделаться его любовницей, и тогда…
Что же делать? Бежать прямо сейчас, а потом проследить за домом и дождаться развязки. И где, интересно, мой младший брат? Уже убит или прячется где-нибудь поблизости.
Квинт оглянулся, но никого не обнаружил.
Меж тем оптио завалил мать на постель.
Широка родительская кровать, вся сделана из бука, а толстенькие ножки из ясеня. Та часть, что повернута в сторону гостей, выложена бронзовыми квадратиками с серебряными листьями. На кровати лежит мягкий тюфячок с красной и фиолетовой шерстью внутри – не безрукие домашние рабы мастерили, торговец Юпитером поклялся, что левконы[5] постарались. Товар качественный! Несколько подушек, набитых мягчайшим гусиным пухом, с наволоками галльской работы, поверх тюфяка и простого одеяла – алое покрывало с узорами неописуемой красоты – чистый шелк!
«Если какой-нибудь мужчина пробудет с нашей мамой хоть полсекунды, он сделается на веки вечные ее покорным рабом, – говорил, бывало, отец. – Потому как наша мама получила посвящение в храме Кибелы, и знает такое, о чем не догадываются ни искусные в делах любви рабыни-танцовщицы, ни привозимые с Кипра синеглазые массажистки, ни знаменитые своими губками флейтистки с Крита. Если нашей маме когда-нибудь понадобится соблазнить одного из богов, она это сделает».