Ирод Великий - стр. 18

И вот, точно в подтверждение мысли, остановился уставший с дороги правитель Идумеи, забыв про воду, вино и отдых, раскрыл богатырские объятия, словно сам бог Марс, отбросил в сторону бесполезный уже меч и принял нежную голубку, бережно прижав к широкой груди.

Здесь я чуть отступлю, так как, если для идумеев и иудеев привычно называть иродову супружницу Дорида, то мне – иноземцу – легче дается звонкое Дорис. Так и буду называть госпожу сию. За глаза, понятное дело, кто бы в глаза-то посмел?

На следующий день был шаббат, странный праздник, когда евреям не разрешается ничего делать.

Блуждая без цели по дому, вечером я поднялся на балкончик над покоями Ирода и вдруг услышал тихое пение:

– пел Ирод песню царя Шлома[16], и его голос при этом был таким нежным и любящим, что хотелось завернуться в него и заплакать. Никогда мой отец не обращался так к матери. Я перегнулся через бортик и увидел их двоих, мирно сидевших в тени на балкончике.

Этой песней, суть которой – сама любовь, Ирод благословлял Дорис, и она с радостью принимала благословение, счастливая браком с самым нежным и замечательным мужчиной на свете.

Я не дослушал песни, и долго после этого думал о жене, подобной купеческому кораблю, цена которой выше жемчугов, в которой может быть уверено сердце ее мужа. И мне хотелось убежать куда-нибудь далеко-далеко, туда, где меня бы не смогли найти, потому что уже тогда я знал, что как бы ни сложилась моя судьба, никогда мне не будет дано найти женщину, которой я смогу произнести все эти прекрасные слова. Хотя бы в душе своей.

В тот же вечер я был призван пред светлые очи воеводы и брата правителя Идумеи Ирода. Искупавшийся и позволивший лекарям еще раз обработать его раны (я так понял, что в пустыне он незамысловато прижег их головней, дабы не загнили), Ирод завернулся в шелковую накидку и в таком виде принимал нас с Криспином Марцием Навусом. Точнее, поначалу он беседовал с ним, а я изнывая от невозможности подслушать, был вынужден ждать милостивого приглашения. Ну да ладно, и дольше приходилось ждать.

– Это и есть тот римлянин, которого направил ко мне мой отец?

Лицо Ирода скривилось в усмешке, он полулежал на покрытом шелком топчане, попивая что-то из округлой чаши. Чисто вымытые густые волосы были закручены на особый манер и заколоты при помощи золотых фистул, как в Риме носят только женщины, но тут другие законы. Небольшая бородка аккуратно пострижена. Забавно. Днем я, оказывается, и не разглядел его из-за убруса и дорожной одежды.