Иресиона. Аттические сказки - стр. 22
Эврикрат стал пробираться к Икарию. Это оказалось нелегким делом.
Филохор, взбешенный тем, что ему не дали выпить, набросился на хозяина злополучного меха. Он с трудом выговаривал слова, его душила злоба.
– Злодей, разбойник! Смотрите, сколько сов заграбастал!
– Ну, твоих-то тут негусто, – заметил кто-то.
Другие, однако, подержали Филохора:
– Ну и что с того? Все они наши!
– Я о народе беспокоюсь, – подтвердил Филохор. – Я всегда с народом! Злодей. Разбойник! Отдай, что награбил!
Он протянул руку к серебру, но, потеряв равновесие, свалился на глиняный пол и растянулся недвижный как колода.
Все оцепенели: никогда ничего подобного не видели.
– Что с ним? Никак умер?
– Действительно умер.
– Эй, демарх! Филохор умер!
Демарх, который только что допил остатки вина прямо из меха, с трудом поднялся с места.
– Я демарх! – тяжело выдохнул. – Кто против меня?
Он хотел подойти к лежащему Филохору, но ноги отказывались ему служить. Он пошатнулся.
– Что творится, мужи! Знать, и мне умирать пора.
– И нам! И нам! – послышались крики. – Мы все отравлены!
– Отравитель! Отравитель!
Демарх, сильный как бык, вырвал из столешницы мраморную плиту, всю залитую вином; другие вооружились палками. Все бросились на Икария.
Кубок Обиды взял свое.
Эригона сидела на своем обычном месте за прялкой. Все ее мысли были об отце.
«Его там чествуют как вестника божьей милости и божественной Ирины! О Дионис, да будет благословен твой приход! Как теперь расцветет хутор на Эразине!»
Тут ей показалось, что кто-то скребется в дверь снаружи. Она прислушалась: звук повторился, и послышалось жалобное скуление.
Бросилась отворять дверь. Мера! Что это значит?
Понуро поджав уши и хвост, продолжая поскуливать, верная собака подползла к ногам своей хозяйки.
У Эригоны подогнулись колени.
– Мера! Где отец?
Собака указала мордой на выход.
– Что ж, раз надо идти – идем.
Она вышла, оставив дверь открытой. Спустившись к Эразину, пошла вниз по его течению. Шла словно в каком-то забытьи, с опущенной головой. Потом, подняв голову, увидела солнце, окруженное тучами.
– Гелиос, скажи! Мой отец жив?
Тучи еще сильнее сгустились вокруг солнца, а затем и полностью закрыли его.
Тогда она обхватила руками голову и заголосила. Прохожие, пентеликонские угольщики, посмотрели на нее с тревогой: это был протяжный стон. Но постепенно он стал облекаться в слова:
На людей и их оклики она не обращала внимания.
Дойдя до излучины, где речка поворачивала на юго-восток, Эригона зашагала в ту же сторону, невзирая на лай Меры, которая пыталась повернуть ее в противоположную. Она была уверена, что отец первым делом отправился в Марафон.