Иностранная литература №09/2011 - стр. 34
Ослепни, сказал я себе лет в десять, и, спотыкаясь, ходил по квартире с открытыми глазами, словно настоящий слепой. Три дня я наливал чай мимо чашки и натыкался на дверной косяк. Это было несложно. Я видел, как и прежде, но мне это совсем не мешало. Одна Юдит знала, в чем дело.
– Я слепой, но не говори никому – сказал я.
– Хорошо, – сказала она и продолжала готовиться к конкурсу в школе, а я смотрел на маму, словно сквозь запотевшее стекло, пока она надевала каракулевую шубку. Потом она быстро выложила на стол из холодильника колбасу и плавленый сыр и убежала в театр.
– В понедельник выходной, – сказала десятилетняя Юдит.
– Уверен, они репетируют, в пятницу спектакль, – сказал десятилетний я.
– В понедельник нет репетиций. У актеров в понедельник воскресенье, так же каку евреев воскресенье в субботу.
– Тогда сегодня не понедельник, – сказал я, после чего она положила скрипку и принесла с маминого стола календарь.
– Посмотри, понедельник.
– Я не вижу, – сказал я.
– Прости, – сказала она. – Вот здесь, понедельник, восемь вечера, Тэ-Чэ.
– Ну да, “Трагедия человека”.
– Томаш Чапман, – сказала она.
– “Трагедия человека”, – сказал я.
– Чапман. Кстати, “Трагедию человека” запретили, после того как особо важные персоны из дома Горького стоя хлопали фаланстеру.
– Тогда кто-то другой. Она обещала, что Чапман больше сюда не придет.
– Они просто репетировали. Тебе мешает, что они репетируют дома? В театре ты же не полезешь на сцену во время представления.
– Я не могу спать, когда они кричат. Пусть не врет. Пусть мама не врет мне. И вообще Чапман не актер, он просто журналист.
– Критик. Это почти актер.
– Ну и что. Пусть ночью репетирует одна.
Юдит взяла меня за руку и отвела на кухню, намазала кусок батона плавленым сыром и вложила мне в руку, будто я в самом деле слепой, тут открылась дверь и вошла мама, но она даже не поздоровалась, даже не сняла каракулевую шубку – сразу побежала в ванную.
– Вот видишь, сегодня нет спектакля, – сказала Юдит, мы закончили ужинать и ушли в нашу комнату.
– У нее мигрень, сегодня не готовься к конкурсу.
– Давай играть в карты.
– Не могу, – сказал я.
– Тогда давай в домино. В домино можно на ощупь.
Минут через десять она-таки зашла к нам, одной рукой она прижимала к пульсирующим вискам мокрое махровое полотенце, другой сжимала ручку двери, сухожилия на руках были напряжены, как будто она сжимала нож, так ее руки были еще прекраснее, и на мгновение я даже забыл, что я слепой. Это длилось всего секунду и потом я снова стал смотреть на нее, словно через запотевшее стекло. Я уставился куда-то в пустоту и не видел ее глаз.