Иностранная литература №09/2011 - стр. 3

На вокзал я пошел пешком, минут тридцать спокойным шагом, мне просто необходима была эта прогулка. Как правило, прежде чем куда-то идти, даже если просто в магазин, я вначале совершал небольшую прогулку в Музейном саду или кружил по кварталу, чтобы перестроить свое сознание и вспомнить, как произносить предложения, которые заканчиваются не на мама. Хотя если быть совсем точным, мне нужно было подготовиться не просто к другим предложениям, но и к другим жестам, даже к другому дыханию. Первые несколько минут моей прогулки я как бы находился на ничейной территории, между “когдатыпридешь” и “гдетыбыл” вот уже пятнадцать лет сменяли друг друга времена года, разливался Дунай и разваливалась на куски империя зла. Чего только не случалось в этот период: менеджеры основывали секты, бухгалтеры, подсчитывавшие баланс, переписывали Евангелие от Иоанна, торнадо называли в честь певиц, а землетрясения – в честь политиков, пятнадцать Нобелевских премий мира нашли своих обладателей и столько же пожилых женщин сбежали на лодке с последнего в мире острова прокаженных. Однажды между когдатыпридешь и гдетыбыл появились на свет три социальных закона и триста искусственных спутников, в Азии три языка были признаны мертвыми, а в Чили три тысячи политзаключенных были уничтожены будто бы случайным обвалом в шахте. Между “когдатыпридешь” и “гдетыбыл” обанкротился ближайший круглосуточный магазин, а жуликоватый сборщик налогов продолжал обходить территорию, от метиловой контрабандной водки ослеп прежний почтальон, а грязь из канализационных труб забила гейзером. Наконец, между этими двумя вопросами дворник вышиб плод из живота собственной дочери, потому что четырнадцатилетняя Эмеке сказала, что она всем сердцем любит дядю физрука, и не захотела делать аборт, и тогда отец впервые ударил ее по животу, это было, когда мама спросила когдатыпридешь, и к тому времени, когда я вернулся от Эстер и врал, что я просто ходил на концерт, Эмеке уже сделали первую операцию.

Я предполагал, что раз уж я согласился на это выступление, я выдержу его, каким бы оно ни было, ведь я еду туда по собственной воле. То есть если будут вопросы, я отвечу на них, в конце концов, человека приглашают в сельскую библиотеку ровно для того, чтобы можно было задавать ему вопросы: почему он пишет, над чем сейчас работает, доволен ли своими достижениями или рассчитывает на что-то большее? Я даже записал на бумажку несколько заранее сочиненных ответов, чтобы не напрягаться на месте, реакция у меня замедленная, импровизированные ответы мне обычно не очень-то удаются, а однажды я чуть не сгорел со стыда, я согласился принять участие в телепередаче, выходившей в прямом эфире, ведущая задавала вопросы трем писателям, и, когда дошла очередь до меня и мне нужно было говорить, почему я пишу, я мог думать только о том, что сейчас мама сидит дома перед телевизором, пьет мятный чай, и, когда я вернусь домой, она опять спросит меня, гдетыбылсынок. И тогда я сказал в прямом эфире, что сочинительство – это самоубийство для малодушных, но тут же понял, что не нужно было этого говорить, и ведущая сразу обрушилась на меня, что она с ходу может назвать немало великих писателей, для которых самоубийство это все-таки веревка или товарный поезд, и после этого она разговаривала только с двумя другими писателями, которые несомненно давали более взвешенные ответы, а я из-за своего неудачного высказывания тридцать минут молча сидел в свете софитов, словно на скамье подсудимых. А когда я пришел домой, мама спросила гдетыбылсынок, ты пока не уходи никуда, и еще телевизор не работает, а я знал, что с телевизором все в порядке и что после передачи она просто выключила этот канал, чтобы притвориться, словно она ничего не видела.