Иллюзивная материя бытия. Пособие по развитию внутреннего зрения - стр. 16
– Не горячись, – ответил милиционер. – Давай подытожим, как все это будет выглядеть на бумаге!
– Очень просто! – подхватил учитель. – Сергей Михайловский – потомок незаконнорожденного сына Пушкина. Это он скрывал ото всех, чтобы не привлекать внимания, насмешек. Доказательств у него нет, но в семье как бы жило такое предание. И фамилию Михайловский его прапрадед получил, когда переехал в Псков, потому что был из деревни Михайловское, которая в свое время принадлежала Пушкиным. Это литературная часть, а дальше твоя часть, Лысенко, – обратился Стяжевский к фельдшеру.
– А что я? Я где-то читал…
– Стоп! – перебил его Стяжевский. – Не бубни, я где-то читал… А наукой описаны случаи, когда цвет кожи передается через несколько поколений. Понял?
– Да, – согласился фельдшер.
– А что? Неплохо, – воспрянул духом Корнеич. – А я не стал особенно распространяться на эту тему, чтобы не привлекать внимания к некоторым подробностям частной жизни нашего самого любимого поэта. Так, завтра соберемся опять – сейчас уже поздно – и все напишем, как рапорт, на всякий случай. Если меня дернут, потому что кто-то уже стукнул оперу, – и он многозначительно обвел глазами присутствующих, – то я буду готов. А ты, брат Пушкин, – он обратился к Михайловскому, – запомни всю историю. А сейчас на посошок и – до завтра.
Участковый вышел в сени проводить гостей. Они оказались под летящим лунным снегом в свете больших звезд на ясном-ясном небе. Холодный ночной воздух нагревался в легких и возвращался наружу в виде клубов пара, своим видимым движением нарушая неподвижность и прозрачность окружающего.
– Завтра собираемся опять, – напутствовал всех участковый.
Но завтра, то есть на следующий день, до деревни наконец дошла весть, что умер Сталин, и все забыли об арапчонке Саше. В тот день в деревне никто не плакал, кроме маленького Сашеньки, но он плакал совсем по другому поводу.
Смычок
Я выхожу на сцену. В моих руках скрипка и смычок. Зал замер. Сотни людей разных возрастов, национальностей, профессий, размеров, судеб, сидящие напротив сцены, со взмахом моего смычка превращаются в одно гомогенное живое существо, одну живую массу.
Я играю. Молниеносная виртуозная согласованность слуха, зрения, памяти, мышц рук, пальцев, и где-то между этими рефлексами – мой дар, мой гений. Таких, как я, в мире трое, может, пятеро. Я играю. Музыка сродни танцу, только танцовщик движется под музыку. А здесь я сам порождаю звуки, все мышцы непроизвольно сокращаются и расслабляются, подчиняясь одной цели – извлечь звук из этого старинного инструмента. Я открываю плотину внутри себя, энергия моего дара вырывается наружу, пожирает меня, но одновременно рождает музыку. Когда я играю, я не принадлежу себе, я не принадлежу никому.