Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - стр. 9
За метелями шли морозы и порывистые ветры с Татр. Ветер насквозь продувал и хлипкие пальтишки, и толстые шубы; он не делал разницы между бедняками и людьми более состоятельными, одинаково безжалостный и к тем, и к другим. Он проникал сквозь любую одежду, пробирая до самых костей. Кожа на руках и губах трескалась, покрывалась корками. Чтобы носом не шла кровь, ноздри смазывали остатками гусиного жира. Ледяные сквозняки задували сквозь щели в окнах и под двери, и измученные родители девочек с радостью принимали у себя не менее изнуренных соседей, чтобы посидеть у огня и вместе попереживать по поводу тех самых слухов – ведь огонь в очаге горел далеко не у всех: раздобыть дров даже на растопку было непросто. Некоторые еврейские семьи жили впроголодь. Кому-то лучше, кому-то хуже, но плохо – всем.
Голос разума гасил вспышки беспокойства, рожденного неизвестностью. Если это не слухи, – говорили самые рассудительные, – и правительство впрямь заберет девочек, их же не увезут слишком далеко. А коли и далеко, то совсем ненадолго. Всего на весну, ежели она вообще наступит. И то – если это не просто слухи.
«Если» выглядело столь материальным, что его не смели произносить, дабы оно не обрушилось всем весом и не накликало беду. Это просто слухи, вот и все. Кому и зачем может понадобиться увозить куда-то девушек и девочек-подростков?
На улице заснежило, а еврейские мамы и в Гуменне, и по всей Восточной Европе тем временем готовились зажигать субботние свечи. Глава семейства Фридманов Эммануил появился в дверях, хлопая в ладоши и напевая: «Шаббат шалом! Шаббат шалом! Шалом! Шалом! Шалом!» Дети тоже захлопали и запели. Потом вся семья собралась вокруг субботнего стола посмотреть, как мать зажигает свечи. Три раза она обвела их круговыми движениями рук, затем легким жестом направила огонь в сторону своего сердца – ведь именно женщина должна нести в дом свет, – а потом накрыла ладонями глаза и почти шепотом произнесла благословение:
Барух ата Адо-най Эло-ѓэйну Мэлэх ѓаолам ашер кидшану бэмицвотав вэцивану леѓадлик нэр шель Шаббат кодэш. [Благословен Ты, Господь наш, Царь вселенной, освятивший нас заповедями Своими и заповедавший нам зажигать субботние свечи!]
Сестры Эдита и Лея благоговейно наблюдали, как мать трижды опускает веки, вознося безмолвную молитву. «Гут Шаббес!»[7] – Глаза матери теперь открыты. Дочери обняли ее, и каждую – в порядке старшинства, от старших к младшим – мать благословила поцелуем, но на лбах старших – Леи и Эдиты – ее губы задержались чуть дольше. Ведь бывали и другие слухи, – говорила она себе, прижимая дочерей к сердцу, – которые так и остались слухами. В своей тайной молитве она просила Бога, чтобы и эта молва оказалась ложной.