Игрок - стр. 100

Нет, помню. Жен. Язык лениво подворачивается, касается неба, а затем раскрывается, ударяя по зубам.

— Жен, — произношу вслух.

— Да? — спрашивает она, и я вдыхаю это слово. Глаза после операции не открываются, но это неважно, все равно бы не увидел.

— Нет, ничего, — говорю. — Это морфий разговаривает.

— Поняла, — кивает она, заставляя волосы на моей шее шевелиться.

— Повыше можешь? — резко и недовольно спрашивает безымянная.

— Конечно.

Но на самом деле не может: тянет меня ближе к себе, а не вверх, и наконец прижимает к груди. Ощущений становится слишком много, и что-то сладкое и дикое стягивает внутренности. Свободная от гипса рука прижата к ее бедру. Поворачиваю так, чтобы коснуться пальцами ноги сквозь халат и... брюки. На ней точно брюки.

— Еще повыше, — опять говорит безымянная.

— Я помогу, — говорю, обхватывая свободной рукой Жен за талию. Чувствую ладонью, как гнется ее узкая спина в попытке приспособиться.

— После операции нельзя напрягаться, Кирилл, — говорит мой доктор.

Мой доктор.

Когда безымянная заканчивает, меня укладывают обратно и начинают менять намокшие бинты на гипсе на ноге, но наркотический дурман превращает прикосновения в самую интимную из ласк. Каждое нервное окончание отзывается стократ острее, чем в обычной жизни. Волны полубреда раскачивают в разные стороны, и я уже не знаю, где реальность, а где ее нет.

Вспоминается газетный снимок весьма плохого качества. Родители однажды сказали, что Елисеевым стоило бы решиться на аборт, чем растить настолько больную дочь, и я обратил внимание. На фото она улыбалась и больной не выглядела вовсе. Сейчас, интересно, так же?

— У вас почти сошли синяки, — говорит мой доктор, касаясь пальцами живота, а мне мерещится, что это ее дыхание такое невесомое.

Точно в полубреду представляю, как она склоняется к моим губам и касается их, но знаю, что все лицо замотано и пытает меня не более чем воображение. Оно выдает желаемое за действительное, но на всех уровнях, и это сбивает с толку. В попытке проверить, мерещится или нет, хватаю ее за руку, веду по ней вверх, а затем со всей силой цепляюсь за рубашку. От неожиданности доктор делает пару шагов ко мне, но молчит, а мои пальцы уже гладят кожу над поясом брюк. Гладкую, бархатную. Если бы мог, я бы уткнулся в нее лицом, но вместо этого как завороженный вожу ладонью по ее телу. Рука устает, едва удается держать ее на весу, но я ни за что не отпущу. Ни за что! Я будто вижу, наконец. У меня здесь телевизор иллюзий.

— Перестань, — тихо говорит, впервые обращаясь на ты, но не стряхивая мою руку как что-то отвратительное. — Это наркоз так действует. Поспи.