Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе - стр. 130
Глава 19. О том, где царствует Господарь Горы
Мир менялся. Комета захватывала небо, отвоевывая его у ночи, и вскоре отрастила невероятный хвост. Он протянулся над горизонтом, как белый караван, и остальные звезды меркли рядом с его сиянием.
Теодор злился. Маска получил ключ! Впрочем, может, это действительно был его ключ, потому как истинного имени волчицы Теодор бы в жизни не угадал. Или угадал бы, перебрав добрую сотню имен. И если бы не сидел на сосне, рискуя свалиться в пасть, больше похожую на чемодан с зубами.
Волчица постоянно снилась ему в страшных снах, требуя назвать имя. В последний момент появлялся Маска и произносил: «Дакиэна», но волчица превращалась в Шнырялу, кидалась на него с яростным рычанием, и Теодор просыпался в холодном поту.
«Даки» – древнее название волков, имя Дакиэна и означало «волчица». Молодец Маска, что сообразил произнести имя животного на дакийском, – ведь именно курганы даков сторожил ее дух.
Пару раз Теодор выглядывал в дневной мир и поражался – комета теперь сияла не только на заре и закате, бледной точкой она виднелась и на голубом небе!
К тому же изменения произошли не только в небесах. Каждый вечер, после того как дневная теплынь схлынет и воцарятся тени, Теодор замечал перемены. Рядом с порожком часовни пробились из-под земли первоцветы. Потом он уже спускался на целую полянку, покрытую бутонами, которые все больше наливались цветом.
Ручьи стекали с гор, растения начали пробуждаться, и Теодор слышал их шептание по ночам. Они были готовы жить после зимнего сна – и ночь от ночи какой-нибудь росток или дряхлый пень воскресали, пуская поросль, будь то целый сноп зеленых побегов или один-единственный лист.
Природа пробудилась. Пришла весна. Луковицы в земле возвращались к жизни, однако нежители по-прежнему оставались призраками. Расцветающая природа лишь оттеняла грусть оттого, что жизнь кладбищенских обитателей в прошлом.
Теодор начал жалеть мертвецов после того, как увидел Фифику, в задумчивости просидевшую весь вечер над ростком крокуса на могиле. Он чувствовал, что она была бы рада превратиться в крохотный побег, не имеющий глаз и рта, хотя бы на весну лишь для того, чтобы почувствовать жизнь, взметнуться к небу зеленым листом и расцвести.
Но Теодор был жив. Хоть его призрачная, нежительская тень оставалась, как и после пожара, дверью, ему было плевать. Это лишь тень, а не он сам; если ей угодно отражать такую сущность – пускай. Когда ему было особенно тоскливо, оттого что намеков на ключ не удавалось раздобыть, он глядел на эту дверь и представлял ее той самой, которую торжественно откроет в последний день Макабра.