Хрустальный желудок ангела - стр. 35
Первым туда полетел свитер с черноголовыми птицами в зеленой траве (как жаль, что я тебе не смогу дать Букеровскую премию за свитер!) Следом светлый парижский плащ Лёни Тишкова с ананасами на шелковой подкладке, который давно нравился Дауру: в нем он мечтал прогуляться по улицам Баден-Бадена.
– Проверь, – просила я Тишкова перед отправкой в музей плаща, с которым он не без сожаления расставался, – не завалялись ли в карманах записки от твоих любовниц? Теперь в этом плаще могут быть записки только от ЕГО любовниц.
– Вот ты и напиши, – Лёня отвечал. – Напиши и положи. Тогда всё будет аутентично.
В роли печатной машинки я подумывала отправить в Абхазию пишущий агрегат Дины Рубиной, полученный ею в наследство от драматурга В. Токарева. До всяких там кино на этой машинке Владимир Николаевич настучал инсценировки «Щит и меч» и «Семнадцать мгновений весны». «Да и я на ней много чего нащелкала», – с грустью говорила Дина, уезжая в Израиль и обменивая этот свой увесистый черный, потертый, матерчатый чемодан с вычурной надписью «>DIPLOMAT», перепоясанный ремнем от брюк ее мужа, на мою новенькую «>TREVELLER DE LUX», ибо столь драгоценный антиквариат ни за что бы не выпустили из России.
Но Лёня счел Динину машинку слишком древней, конец девятнадцатого века. Дауру же куда более подобает середина двадцатого. Поэтому мы отправили в Сухум любимую печатную машинку моей мамы «Эрику», к тому времени Люси уже не было на свете.
Экспонаты подхватывал Сид, поэт, океанолог и ловец саламандр. Если он вам понадобился, вы всегда могли обнаружить его на Мадагаскаре или в Сухуме, где Сид регулярно проводил научные литературоведческо-культурологические Зантариевские чтения…
Всё так далеко зашло: меня в Сухум звали, ждали – и очень этим смущали. Никак я не ожидала такой всенародной любви. По случаю открытия музея, периодических юбилеев Даура, выхода его полного собрания сочинений я посылала видеоролики, где с большого экрана обращалась к участникам конференций, а заодно ко всему абхазскому народу, с возвышенными речами, а то и песней.
Лёня ставил камеру, включал мотор и…
– Друзья! – начинала я. – Само существование музея Даура на Земле – торжество величайшей справедливости и благодарности за то, что среди нас жил этот талантливый, самобытный, яркий человек. «Просто ты не знаешь абхазских мужчин, – говорил он мне. – У нас там все такие, независимо от социального положения…»
На самом деле он так формулировал: «В Абхазии любой крестьянин гораздо красноречивее любого московского интеллектуала». И добавлял: «Мариночка, ты очаровательно косноязычна!»