Хрустальный грот. Полые холмы (сборник) - стр. 118

– Мне тоже не по себе, Кадаль.

Я сбросил с себя зеленую тунику. Кадаль протянул мне серый шерстяной балахон, который я носил вместо ночной рубашки. Я рассеянно взял его и опустился на край кровати, уронив балахон на колени. Я говорил не столько с Кадалем, сколько с самим собой.

– Меня это тоже пугает. Ты прав, я действительно чувствую себя пустой раковиной, в которую дует кто-то другой. Я говорю, вижу и делаю такое, о чем прежде и понятия не имел. Но ты не прав, если думаешь, что мне все равно. Мне больно. Наверное, это оттого, что я не могу управлять тем, что говорит через меня… Когда-нибудь я научусь управлять этой своей способностью видеть и знать, этим богом во мне, и тогда это будет настоящая сила. Я буду знать, когда мои предсказания – просто обычные предчувствия, а когда это тень бога.

– Ты говорил о моей смерти. Что это было?

Я поднял голову. Как ни странно, лгать Кадалю было легче, чем Утеру.

– Я не видел твоей смерти, Кадаль. Я вообще не видел ничьей, кроме своей. Это было бестактно с моей стороны. Я собирался сказать, что тебя похоронят где-нибудь в чужой земле. – Я улыбнулся. – Я знаю, что для бретонца это хуже ада. Но я боюсь, что так оно и будет… если ты решишь остаться у меня на службе.

Лицо Кадаля прояснилось. Он улыбнулся. «Это настоящая сила, – подумал я, – если одно мое слово способно так устрашить человека».

– Останусь, конечно, – сказал Кадаль. – Даже если бы он меня об этом не просил. С тобой легко. Служить тебе – одно удовольствие.

– Да? А помнится, ты говорил, что я малолетний придурок, еще и олух в придачу?

– Ну вот, я и говорю. Я никогда не посмел бы сказать это кому-то такому знатному, как ты, будь это кто-то другой, – это притом, что ты дважды королевского рода…

– Ну почему же дважды? Мой дед вряд ли может считаться…

Я осекся. Меня остановило выражение лица Кадаля. Он сказал это, не подумав, ахнул и поспешно зажал себе рот, словно пытался загнать свои слова обратно.

Он ничего не говорил, просто стоял передо мной с испачканной туникой в руках. Я медленно встал. Забытый балахон сполз на пол. Дальше говорить было незачем. Удивительно, как я не догадался об этом раньше, в тот миг, когда Амброзий появился передо мной в свете факелов и взглянул на меня сверху вниз. Он знал. И многие другие, видимо, тоже знали. Теперь я вспомнил, как люди оборачивались мне вслед, как перешептывались командиры, с каким почтением относились ко мне слуги… Я думал, что обязан этим приказу Амброзия, но теперь я понял, что это было почтение к Амброзиеву сыну.

В комнате было тихо, как в пещере. Жаровня вспыхнула, пламя взметнулось и отразилось в бронзовом зеркале на стене. Я посмотрел в ту сторону. В бронзовом зеркале, озаренном пламенем, мое обнаженное тело выглядело хрупким и туманным, каким-то нереальным, игрой пламени и тени. Но лицо мое было освещено; пламя подчеркивало черты, и я увидел его лицо таким, каким оно было в тот вечер, когда он сидел у огня в своей комнате, ожидая, когда меня приведут к нему, чтобы расспросить о Ниниане.