Хроники Януса - стр. 90

– Вопрос утверждения будет формальным. Мое жалование возрастёт в три раза. Претор Луций Капитул будет ходить в тоге с широкой красной каймой в сопровождении шести ликторов, поднимать правую ладонь, приветствуя толпу, вот так… – я вытянул руку и напустил важную мину на лицо, а затем рассмеялся. Потом произнёс вполне серьёзно: – Я больше не буду рисковать жизнью в мирное время, Плиния. Я, ты и дети будем вместе.

Глаза моей жены засияли. Она встала и прильнула ко мне, а я крепко её обнял.

Бисер в тарелке, который она опрокинула, вставая с места, серебряными брызгами расплескался по полу.

Как я сказал, я знал её с детства. Наши семьи дружили, хотя спустя годы их отношения охладели – вмешалась политика. Родители наши часто приглашали друг друга в гости. Они любили посиделки по случаю какого-то торжества; посиделки с роскошными обедами, куда приходило ещё три-четыре семьи. Когда я узнавал, что мы идём в гости к кому-то, либо гости собираются у нас, для меня это было большим событием, так как я знал, что кто-то из гостей обязательно припас мне подарок, и что я увижу других детей, с которыми смогу поиграть.

Мы были одногодки. Я впервые увидел её когда мне было семь. Её отец подвёл ко мне девочку с золотистыми волосами и серо-зелёными глазами. «Это Фабия. А это Луций», – представил он нас друг другу и удалился.

В свои семь Фабия была очень умна. Она хорошо читала и знала много историй. Кроме того, у неё была восхитительная коллекция расписных глиняных фигурок, и когда она подарила мне одну из них, я был просто на небесах от счастья.

Прошло время. Мы не виделись шесть лет. Её отец был человеком сведущим в инженерном деле и часто уезжал по долгу службы в разные места. На сей раз его направили руководить строительством акведука на север Италии. Он уехал туда вместе с семьёй.

… Когда он вернулся в Рим, я снова увидел её. Фабия изменилась так, что я едва её узнал. Она стала на пол-головы выше меня. Голос её стал ниже, а на груди появились бугорки. Глаза её были чуть подведены и казались ещё выразительней чем прежде, а в ушах были тонкой работы золотые серьги. Именно тогда на её тонких губах появилась та улыбка, которая не спадает до сих пор. Язык у неё и раньше был хорошо подвешен, а теперь стал острым как бритва. Она часто подтрунивала надо мной, причём довольно едко и, думаю, нарочно в присутствии моих друзей. Помню, меня это злило. Как-то раз она вовлекла меня в спор о предках. Со мной стоял мой закадычный приятель Геллий. У меня были неплохие отметки в школе, но, тем не менее, она превосходила меня в истории и географии. Она заявила, что в её жилах течёт истинно латинская кровь без всякой «вольской, самнитской и прочей собачьей примеси». Я заметил, как Геллий, у которого отец был самнит, покраснел и нахмурился. Фабия сильно кичилась своими латинскими корнями и знала свою подноготную до шестого колена. Она гордилась белым цветом кожи и светлыми волосами. Когда я сбился на деяниях моего деда, она стала смеяться надо мной; а когда Геллий возразил, что люди менее знатные делали для отечества больше чем многие родовитые, она передразнила его самнитский акцент. Я пришёл в ярость от её насмешек, и едва не бросился на неё с кулаками. Но тут случилось неожиданное. Она вдруг переменилась в лице. Тонкая язвительная улыбка исчезла с её губ, а в глазах появилось сожаление. «Я редкая дрянь, Луций, я знаю это» тихо произнесла она. После этого подошла совсем близко, наклонила шею и поцеловала меня в щёку. Затем, видя моё смущение и даже испуг, ушла прочь.