Хроника смертельной весны - стр. 10
– Это ты совсем меня не замечаешь, – прошептала она. – Я совершенно тебе не нужна.
– Катрин, опомнись, опомнись! – он схватил ее за плечи. – Ты скользишь по мне взглядом, как по стенке, я для тебя пустое место, и я…
– Я, я, я! – горько усмехнулась она. – Есть ли место для меня в твоих терзаниях?
Он не дал ей закончить:
– Да если б не твой живот, я бы…
– Что? – глаза Катрин щипало, она сдерживалась из последних сил, чтобы не разрыдаться. – Что б ты со мной сделал? Ударил бы?
Опомнившись, он отпустил ее так же резко.
– Иногда мне кажется… Впрочем, довольно. Не бойся. Это я так… Хорохорюсь…
Она опустилась на стул и спрятала лицо, отгородившись от него ладонями:
– Мне действительно лучше уехать. Все, хватит, оставь меня. Проваливай на свою работу…
Он повернулся и ушел, а Катрин, не доев завтрак, и оставив недопитый кофе на кухонном столе, отправилась обратно в спальню. Она услышала звук заведенного мотора за окном, но не подошла, а, вновь завернувшись в шаль, улеглась на край кровати. Сон, вязкий и мутный, как бульон мироздания, затопил ее, она плакала в этом сне, не переставая – бессильно и жалобно.
– Катрин, Катрин, проснись! – голос Булгакова вырвал ее из этого гиблого болота. – Катрин, проснись.
– Чего тебе? – сонно пробормотала она.
– Прости меня. Не знаю, что на меня нашло.
– Ты меня бросил, – пробормотала она сонно.
– Я попытался представить себе, что мы развелись, вернее нет – просто разошлись, и до меня вдруг дошло, что я просто умру без тебя. Родная, если у тебя осталось хоть что-то ко мне…
– Осталось, – она продолжала всхлипывать. – Просто мне очень больно и одиноко…
– Прости меня, – он коснулся губами ее опухших от слез губ. – Я постараюсь справиться, Катрин… Я постараюсь за нас двоих.
Чуть позже, Венеция
– Синьора, вас ожидают, – лакей поклонился почтительно и посторонился, пропуская Изабель во внутренние покои палаццо. Она пошла на серебряные звуки, доносившиеся откуда-то из глубины – голоса скрипок сплетались в прекрасный венок, им вторила виолончель. Изабель оказалась в просторном зале, увешанном картинами старых мастеров, благородно мерцавшими лаком – Дюрер[23], Рейнолдс[24], Брюллов[25]. Над консолью восемнадцатого века скромно примостился Вермеер[26] – «Ого! – мелькнуло в голове Изабель. – Его в лучших пинакотеках – наперечет».
– Тебе нравится Канон Пахельбеля, carissima? – услышала она и обернулась на старческий голос. – В нем совершенство гармонии и красоты мира.
– Красота и гармония так обманчивы, – отозвалась Изабель.
– О нет, дитя мое! Единственное, что никогда не обманет – это гармония и красота, при условии, конечно, что они истинны.