Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга третья - стр. 8

Юра не без гордости, с блеском в глазах и открытой готовностью не упустить ни одной мелочи, стал рассказывать о своих достижениях. Теперь он начал с той самой минуты, когда мы расстались на перроне вокзала, где я обещал ему позвонить, как только устроюсь в Москве и не позвонил, а он ждал, он связывал со мной большие надежды, ведь у нас были общие планы, такие планы, но потом все как-то замерло, просто рухнуло…

– Извини, – сказал я, – но…

– Что ты, брось.

Многое из того, о чем он говорил, я уже знал, но мне нельзя было напоминать ему об этом: он слишком долго ждал такого слушателя, кому мог бы, не опасаясь быть непонятым, не таясь и с мельчайшими подробностями выскрести из себя и разложить на крахмальной скатерти все то, что долгие годы одиночества хранилось в его голове, переполняло все внутренности, въелось в кости и шершавой коркой накипи отложилось на стенках даже самых тончайших сосудов. Он был набит этими знаниями, как сундук бриллиантами. Набит, натоптан, напрессован и заперт. Он был как неразорвавшийся артиллерийский снаряд, ждущий своего часа.

Как бомба!..

Долгое время после моего отъезда в том далеком прошлом он не знал, куда себя девать, чем заняться. Как у каждого честолюбивого молодого ученого, говорил он, у него были надежды и планы добиться успеха, сделать в науке что-нибудь такое, что потрясло бы мир, ну не мир, но хотя бы наше близкое окружение, чтобы ты мог получить признание тех, кто возлагал на тебя надежды, поддерживал твои устремления и хвалил, того же Архипова… Юра сетовал:

– Когда ты уехал, мы просто распались, расползлись по щелям! Было обидно и больно, но я не сдался, закусил удила, ты же знаешь меня! Мы привыкли из подручного материала, скрепок, пудрениц и консервных банок сооружать Вавилонские башни в науке, резать, клеить, строгать, сверлить, паять, создавать невиданные приборы и установки, чтобы удлинить свои руки и озорить глаза… Голь хитра на выдумки, это правда. У меня была красивая идея: сделать открытие – победить рак. Ты же помнишь, тогда была мода на рак, особенности поведения раковой клетки удивляли всех. Мы были восхищены ее жизнеспособностью, неуправляемостью, стремлением к независимости и автономности, ее энергетикой и плодовитостью. Дедифференцировка – это слово ласкало наш слух. Генетика рака – это было красиво и величественно, это был раковый бум. Конференции, симпозиумы, теории, споры до хрипоты. Канцерогенез! Помнишь, как Саня Воеводин с Вовкой Нестеренко кормили крыс капсулами с бензилацетат-о-бензопиреном и были убеждены, что изучение механизма действия канцерогенов – это самые перспективные исследования в экспериментальной онкологии. Потом Саня уехал в Сухуми, где активно занимался онкогенными вирусами и стал ярым приверженцем вирусогенетической теории Зильбера и самым молодым доктором наук в СССР. А вскоре смылся в Америку. Вовка тоже пропал. У меня не было ни папы профессора, ни другой надежной возможности быстро стать доктором наук и смыться, но я знал, что ничем не хуже ни Саньки, ни Вовки, ни Лесика, а в чем-то мои идеи были даже более многообещающими, чем их жалкие потуги. Мне было смешно слышать, когда однажды Лесик, потомственный аристократ, который был для меня непререкаемым авторитетом в науке, однажды прокололся на самом простом – он не мог отличить митохондрии печени крыс от митохондрий амебы! Это было первое потрясение и огромный стимул для дальнейших поисков. Я стал кандидатом наук и пока возился с докторской, мода на рак ушла. Потихоньку открылся железный занавес и у всех проклюнулся интерес к Китаю, Корее, Японии, к нетрадиционной медицине, гомеопатии, фитотерапии. Я тоже увлекся. Мне стало интересно, как, глядя человеку в глаза, можно определить состояние здоровья. Иридодиагностика, пульсовая диагностика, исследования Фоля или Лувсана и т.д., и т. п. На основе реакций отдельных клеток мы разработали биотестеры размером с шариковую ручку. Если помнишь – Ушков бомбил кавитацией инфузорий, изучая их репаративные свойства?