Хорёк - стр. 12
Сама же Петрусь – насколько я помню – весьма бездарно обходилась с предоставлявшимися ей возможностями. Если на целую квартиру стояла вонь от сбежавшего молока, то можно было не сомневаться, что это её рук дело, так же как и большая часть неудачных опытов на кухне исходила от неё. Но особенно меня доставал лук.
Говорил я вам, что от запаха и тем более вкуса жареного и варёного лука меня всегда тошнило? Сколько ни помню я себя: у меня всегда было откровенное отвращение к желтоватым полосатым полоскам, плававшим в супе – и явно из вредности на самой поверхности, распространяя вокруг тошнотворный мерзкий аромат! Так же я относился и к жареным обугленным струпьям, прилипавшим к достававшимся кускам мяса или рыбы: находились сумасшедшие, которые даже рыбу умудрялись обгадить зловонным продуктом! Но если дома моё сопротивление воспринималось как самовольство, дурацкое желание, которому можно дать временную поблажку, то в детском саду любое явное проявление недовольства становилось чуть ли не бунтом, давившимся на корню. Выраженное мною однажды недовольство закончилось насильственным кормлением, после чего меня вырвало прямо на проводившего экзекуцию воспитателя. Толстая тупая тётка никак не желала понять, что рвота является естественной реакцией на такое грубое варварское действие, так что меня даже наказали, лишив сладкого.
В следующий раз, обнаружив в тарелке плавающие вонючие острова и архипелаги, я поступил умнее: выловив кусочки лука, я разложил их на широком белом ободе тарелки, что потребовало некоторого времени, но обезопасило от худшего. Остававшийся суп хоть и отдавал луком, но больше не имел той силы и духовитости, что заставляли меня срочно бежать к туалету, сдерживая резкий позыв.
А ещё у соседки имелась, как я говорил, любимая дочурка. Олеся, совершенно точно Олеся: это я помню очень хорошо, потому что мы были почти одногодками, точнее она появилась на свет немного раньше – на два года, что и обеспечивало ей покровительственное отношение. Крупная сначала девочка, а потом девушка совсем не поражала умом или красотой: она была этакой крепкой мощной Брунгильдой, способной кому угодно дать сдачи, или даже напасть самой. Немало подзатыльников и выдранных волос стоило мне такое близкое соседство, тем более что, как я говорил, моя мать совершенно не ладила с Петрусь-старшей, передававшей своё недовольство дочурке. Подкараулить где-нибудь в темноте коридора, вымазать какой-нибудь гадостью, или даже поймать за шкирку и крепко прижать потом к себе, к набухавшим не по годам формам: только она способна была на такое! Она хорошо знала, что я не выдам её, не проболтаюсь матери или другим родственникам о своих штучках и фокусах, и именно на мне испытывала силу своей пробуждавшейся плоти. Знал ли кто-то ещё об этом? Может быть. Во всяком случае последний сосед – Сергей – пару раз перемигивался со мною в присутствии Олеси: возможно, он застукивал нас в не самых нормальных для нашего возраста позах и положениях. Развивавшаяся нимфомания явно была наследственной чертой: мамаша Олеси совершенно явно проявляла агрессию и интерес ко всем особям мужского пола, появлявшимся в ближних окрестностях. Она реагировала даже на находившихся рядом несвободных мужчин, слегка осложняя им жизнь. Возникший как-то план по захомутанию единственного холостяка в квартире – Якова Срульевича – провалился лишь из-за яростного сопротивления родственников жениха, а также его полного безразличия: как я слышал, вышедшая на охоту хищница готовилась идти до самого конца, несмотря на явное несоответствие возраста и прочих параметров. Бедный Яков Срульевич вряд ли выдержал бы надолго совместную жизнь, но ведь у него имелось наследство, которое досталось бы безутешной вдове!