Холодный кофе для шефа - стр. 26
Итан повернулся ко мне и под недовольное бормотание коллег начал объяснять мне теорию овощенарезки.
***
– В сущности, все это пустая болтология, – подытожил, наконец, Итан, – поэтому лекция окончена, переходим к практике. Вот, – он положил передо мной луковицу, – начнем с соломки. Фактически это полукольца, но думаю, ты уже и так поняла. – Он бросил выразительный взгляд в мусорку. – В целом все правильно, но мельче и ровнее. Значительно мельче и ровнее, – уже куда тише добавил он.
Я взяла нож, разрубила луковицу пополам и принялась нарезать, как привыкла, однако стараясь соблюдать все указания терпеливого мастера. Кто-нибудь напомнит мне, какого черта я тут делаю? Почему вдруг решила стараться? Угождать ему…
– Нет-нет, – прервал мои мысли Итан, – ты держишь нож неправильно. Лезвие должно быть зажато между пальцами. – Он отрицательно покачал головой, оценивая мои жалкие попытки. – Вот так.
И он взял другой нож, показывая, как надо делать.
Видя, что я не справляюсь, Итан поймал мою руку и самостоятельно сложил мои пальцы правильно. Я замерла отвлеченная чем-то вроде дежавю.
Тогда мне было около пяти, и я решила стать художником. Родители не были уверены в серьезности моих намерений, поэтому велели для начала научиться рисовать. Видимо, думали, что я быстро брошу эту затею.
Наверное, так бы и случилось, если бы не Итан, который поспорил со мной, что я не справлюсь и брошу свои начинания уже через месяц. Я же была очень азартным ребенком и прикладывала все возможные усилия, чтобы утереть нос тем, кто во мне сомневался.
Камнем преткновения было то, что в силу нежного возраста я толком не умела читать: по слогам, долго и муторно. «Самоучитель для художника», который я однажды нашла у себя в комнате (видимо, кому-то из родных хотелось меня поддразнить), оказался слишком сложным для первого чтения и никак не хотел складываться в осмысленные предложения. Я попросила Бена помочь мне, но в то время у братца случилась «первая любовь до гроба», и он отправил ко мне Итана.
Итан читал мне одну книгу за другой, заставляя снова и снова пробовать, когда что-то не получалось, пресекая все мои попытки бросить «это бесполезное занятие, потому что у меня все равно ничего не получается», подбадривал и оценивал мои первые «шедевры».
Думаю, поэтому в дальнейшем только он мог совладать с моими школьными домашними заданиями. Я привыкла к его манере обучения. Он стойко переносил все детские выходки, от которых я позже отказалась, смирившись с тем, что на нем это не работает. Он оставался невозмутимым, даже когда я в гневе рвала тетради, которые потом под руководством своего терпеливого наставника молча переписывала, рыдала, изображая сердечный приступ, падала в «обморок» и обещала выйти в окно. Остальные быстро отказались от своих попыток, у них просто не хватало на меня терпения.