Холодные сердца - стр. 20
Григорьеву досталось заступать с шести утра. Город спал безмятежным сном, а городовой должен был исполнять нелепую прихоть пристава. Белая ночь растаяла в теплом золоте утра, чистое небо насыщалось голубизной, во всем было радостное ожидание прекрасного дня. И только Григорьев мучился утренним ознобом. В летнем холщовом мундире он продрог, голодное брюхо, в которое залил стакан холодного чая, урчало и тянуло, а на душе было гадко и скользко. Где уж тут наслаждаться романтикой пейзажа.
Пройдясь по Приморскому проспекту, спящему и тихому, Григорьев свернул на городской общедоступный пляж. Здесь царили покой и пустота. Полотняные палатки, в каких принимают солнечные и воздушные ванны, дожидались восхода. Кабинки-домики, на каких вывозят в залив дачников для принятия морских купаний, сбились в табунчик и мирно дремали. Пляж, насколько хватало глаз, был чист и спокоен. В отдалении кружили чайки – с визгливым воплем падали вниз, зависали, лихорадочно колотя крыльями, хватали что-то клювом. Эта суматоха и гам портили степенный покой. Обычно чайки так вели себя, когда добрый дачник бросал ломти хлеба. Они привыкли кормиться из заботливых рук, растолстели, качаясь на волнах, и ждали бесплатной кормежки. Но сейчас для любителей птиц было слишком рано. Да и нет никого.
Григорьев присмотрелся. Глаз у него был ястребиный. Чем и гордился. Он приметил, что чайки кружат над полотняным шезлонгом, над спинкой которого виднеется чья-то голова. Все-таки кто-то ни свет ни заря потащился на море. Скорее из любопытства, чем выполняя служебный долг, городовой решил узнать, кто же такой любитель ранних воздушных ванн.
Идти в сапогах по песку было не споро, каблуки то и дело проваливались в мягкие ямки. Григорьев никуда не спешил. Чем ближе подходил он, тем яростней и громче несся птичий гвалт. Ни дать ни взять – бабы дерутся на базаре.
Городовой уже рассмотрел голову, что торчала над шезлонгом. Неизвестный господин кормил чаек по-своему. Обычно публика развлекалась бросанием хлебного мякиша вверх, где его на лету хватал жадный клюв. А этот, кажется, кормил с руки, словно синичек. Жирные чайки с хищно загнутыми носами и кроваво-красными перепонками на лапах падали ему на колени. Наверняка городовой не видел, птиц скрывал шезлонг.
Он подошел достаточно близко и вежливо, все-таки не с преступником дело имеет, кашлянул.
– Прошу прощения…
Чайки всполошились, но господин даже головы не повернул. Это было невежливо. И незаслуженно. Городовой для важности одернул ремень, подправляя шашку, и двинулся знакомиться. Птичья стая бросилась наутек, вопя от возмущения и суетясь крыльями. Этого переполоха господин в шезлонге и не заметил. Григорьев еще раз представительно кашлянул и шагнул вперед. Он уже потянул ладонь к виску, отдавая честь, но так и не успел ее донести, застыв на полпути, словно загораживался пятерней от солнца.