Херувим четырёхликий. Классика самиздата - стр. 32

– А теперь скажите мне, товарищи, прав я был, когда требовал от жены денег? Что скажешь, Георгий? И ты, Володя? Олег?

Георгий и Вова сказали, что Канцев прав.

Поживший на свете Олег ответил уклончиво:

– Я не знаю, как бы поступил на твоём месте. С одной стороны, твоя правда. С другой, твою жену тоже можно понять. Она уже не молода. Устроила жизнь, как может. Вашу квартиру давно посчитала своей, потому что в ней живёт. А к своему дому женщины прирастают. Нашу общую игру с так называемой собственностью я вообще не признаю – чёртов крючок, на который всех подцепили юристы.

– Ты помирись со своими женщинами, – добавил Олег, когда они поднялись и пошли работать. – Время прошло. Все поостыли. Расскажи им, что болеешь. Пожалей их. И они тебя пожалеют, не бросят в беде. Помирись, Фёдор, полегчает!

– Ни за что, – отрезал Канцев. – Тебе, Олег, меня не понять. Так, как меня, тебя не обижали.

Сколько бы раз не убеждал себя Канцев в собственной правоте и невозможности простить жену, вслух желавшую ему смерти, а всё равно её было жалко. Она была неиспорченной, чистой женщиной, когда он её взял, довольно грубо в первый раз, а потом привязал к себе. Лучше и нежнее её у него не было. Иначе он бы не женился, не родил с ней дочерей и не помнил бы до сих пор, как они ладили поначалу.

Фёдор мужественно прогнал готовые нахлынуть воспоминания, сумел вернуться к радостному созерцанию своего жилья, но уже не собирался занять руки работой, требующей полного сосредоточения и выверенных движений. Он решил ограничиться напряжением мозговых извилин, посвятив вечер другому своему увлечению, по которому соскучился за время болезни.

Канцев включил ноутбук и во всемирной паутине, сотканной неведомым пауком, задал поиск «Концепции общественной безопасности».

Болезнь выгнала из него злость к представителям анонимных авторов концепции устойчивого общественного развития, с которыми он был заочно знаком по выкладываемым в Интернет видеолекциям. История этого знакомства была долгой, начиналась восторженно и благодарно, прошла много стадий и чуть не завершилась стойкой неприязнью Фёдора к умникам, смотрящим на человеческий род свысока.

Обрушившаяся на Фёдора свобода заниматься тем, чем хочется, без соглядатаев и причётчиков, поначалу накрыла его волной излишней самоуверенности. В сбитом жиром и мышцами теле поселилась юношеская лёгкость; способность вершить большие дела не подвергалась сомнениям; внутренний мотор раскручивал желание бежать быстрее и дальше, покоряя пространства, которое сдерживалось до поры лихорадкой затворничества над самоделками. Пока был спрос на модели и шли деньги, дававшие мнимую свободу, надо было работать, не покладая рук и не различая времени суток. С точки зрения практических результатов, бег на месте в виде затворничества был эффективен, но сушил мозг. Работая, Фёдор мог думать сам с собой, но не говорить. А хотелось говорить. Или слушать. А если слушать, то людей умных, смотрящих далеко и заряженных на большие свершения.