Херсонеситы - стр. 8

Смахнув со лба выступивший пот, он мысленно обратился к Гераклу за защитой, пересек двор с глубоким новым колодцем и цистерной для дождевой воды.

Мать он нашел в гинекее. Несмотря на раннее утро, она ткала: нелегко обеспечить полотнами и одеждой всех жителей усадьбы.

Дионисий опустился на изящный стул – клисмос – подле матери, дотронулся пальцами до пляшущей у станка руки.

– Мама!

В коротком оклике билась такая тревога, что Алексия тут же отложила работу и повернулась лицом к сыну:

– Дионисий? Почему ты так взволнован? Что случилось?

– Не знаю! – Он склонил голову, захотел прижаться к матери, как делал это раньше, но вспомнил, что уже считает себя взрослым. Красный оттенок стен гинекея неприятно гармонировал с тонами его видений. Дионисию стало душно. – Мама, выйдем!

– Да-да, конечно! Но мне не нравится твой вид, сынок. На, выпей! – Алексия протянула ски́фос с чуть подкисленной вином водой.

Дионисий сделал два жадных глотка.

Под открытым небом ему стало легче. Взглянув в блестящие озабоченные глаза матери, он засомневался, не лживы ли его опасения. Но порыв ветра, пришедший из степи, принес новую волну страха, и Дионисий, больше не раздумывая, зашептал тихо, так, чтобы не услышали рабы:

– Мама, будет беда! Я чувствую большую беду!

Готовая ко многому, Алексия тем не менее вздрогнула.

– Какую беду, Дионисий? Снова пожар?

– Нет! – Он мотнул головой так, что в шее что-то неприятно хрустнуло. – Нет… А может, да… Я не понимаю сегодня своих видений. Закат. Языки пламени. И кровь. Почему-то масло олив, потом колодец – глубокий и страшный… Мне жутко в него заглядывать. Мама, я боюсь!

Лицо Алексии побелело.

– О Дева{15}! Мальчик мой, но, может, это лишь сон? В твоем рассказе много деталей, но мало смысла.

– Нет, мама! Сны к людям приходят ночью. Мои видения пришли, когда я стоял у алтаря Геракла.

– Но что же нам делать, если мы не знаем, чего ожидать? Ты не говорил с отцом?

– Нет, он ушел в поле без меня. Я пойду к нему теперь же.

– Мы пойдем вместе. Подожди здесь.

Через несколько минут Алексия вышла. Теперь поверх легкого хитона[6] на ней был надет светлый гиматий, ноги обуты в сандалии. Волосы цвета спелой пшеницы собраны в узел. Дионисий засмотрелся на мать. Предчувствие беды обострило его нежность. Снова захотелось, как в детстве, ощутить на своем лице мягкую теплую ладонь.

Заметив взгляд сына, Алексия остановилась.

– Что ты так смотришь на меня, Дионисий?

– Ты самая красивая, мама!

Она зарделась, на минуту запнулась, потом, преодолев какие-то свои сомнения, шагнула к сыну и обняла за начинающие набирать мужскую силу плечи.