Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки - стр. 50
Он не был зол, скорее несколько раздражен и удивлен; но удивление это в новообретенной жизни, которая продолжалась, несмотря на люстру, было чем-то вполне себе естественным.
А Матеушу казалось, что он разучился удивляться.
…и смеяться… тем паче если над собой… а ведь и вправду смешно… соблазнитель… губы онемели, распухли и цвета стали уже не красного – пурпурного.
Королевского весьма.
И он, тряхнув головой – жест этот никак не увязывался с венценосным образом, а потому вытравливался воспитателями с особым тщанием, как и привычка грызть ногти, – рассмеялся. Громко.
Неприлично.
И долго. Гортанный некрасивый смех его, который многочисленным гувернерам так и не удалось облагородить, был слышен далеко за пределами комнаты. Но Матеушу впервые было наплевать.
Он живой.
И жизнь прекрасна, даже когда губы на пол-лица расползлись. Тиана же, опустившись на шелка и кружево, вцепилась в одеяло, натянула по самый нос и из-за этой ненадежной преграды внимательно наблюдала за королем.
– А… а шоколад очень вкусный, – сказала она, когда Матеуш отсмеялся. – К губам надо медень прижать. Меня как-то пчела укусила… у дядечки ульи стоят, медок собственный дюже хороший, но пчелы злющие, что выдры! И я пейзажу писала, а она как подлетит! Как в губу вцепится! Та и распухла… вот мне стряпуха подсказала медня приложить, чтоб спухлость прошла… и прошла…
Звенел голосок панночки Белопольской, которая, конечно, не особо умна, но прелесть, что за дурочка… и птицы за окошком пели…
…и розами пахло.
И лето горело во всей его летней красе…
Как бы там ни было, но Цветочный павильон его высочество покинули пусть и с распухшими губами, но в настроении великолепнейшем.
До свадьбы, значит?
Будет ей свадьба… вот сразу после конкурса и будет…
…терпение не относилось к достоинствам Матеуша.
Глава 4,
где повествуется о родственной любви, которая в иных обстоятельствах мало от ненависти отличается
Боги даруют нам родственников; друзей, слава богу, мы выбираем сами.
Из откровений Себастьяна Вевельского, сделанных им в минуты душевного подъема
Лихо вернулся за полночь.
И ни слова не сказал, но сгреб Евдокию, уткнулся холодным носом в шею, да так и замер. Стоял мокрый, взъерошенный… и пахло от него вином.
– Лихо…
– Все хорошо. – Он все же заговорил. – Все хорошо, Ева… он к тебе больше и близко не подойдет…
– Не подойдет, – согласилась она просто потому, что сейчас чувствовала: надо было соглашаться.
И пряди мокрые разбирать. И рубашку стянуть, которая прилипла к коже, а кожа эта побелела… придумал тоже – среди ночи купаться… или топиться?