Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь - стр. 66
– Видишь, Себастьянушка… а если на конкурсе чего проклюнется? Рога к примеру… или крылья… стой смирно.
С хвостом и крыльями Себастьян как-нибудь без посторонней помощи управится. А вот что горошина амулета жаром плеснула, это да… плеснула и исчезла, растворившись под кожей.
– Евстафий Елисеевич! Я Дануте Збигневне пожалуюсь, что вы ко мне пристаете!
Начальство простынку выпустило, но тут же, смущение поборов, вновь вцепилось, резонно заметив:
– Не поверит она тебе, Себастьянушка…
– Посмотрим. – Себастьян попытался вывернуться, но комнатушка была малой, ко всему – заставленной мебелью. – Я вот завтра заявлюсь в этом самом виде и… и скажу, что вы меня соблазнили!
Подобного коварства от старшего актора Евстафий Елисеевич не ожидал. И, ободренный замешательством, Себастьян продолжил:
– Соблазнили. Лишили чести девичьей… а жениться отказываетесь!
– Так я ж…
Евстафий Елисеевич, видимо живо представив себе сцену объяснения Себастьяна с дражайшей Данутой Збигневной, побагровел и схватился за живот. Никак язва, оценив перспективы, последующие за объяснением, ожила.
– Не отказываетесь? – В черных очах Себастьяна вспыхнула надежда. – Я знала, Евстафий Елисеевич, что вы порядочный человек!
Темноволосая красавица протянула руки, желая заключить познаньского воеводу в объятия, и простынка соскользнула с высокой груди…
– Я… – Евстафий Елисеевич считал себя человеком семейным и супруге своей никогда-то не изменял… а теперь и вовсе, забыв об изначальных намерениях, попятился, от этой самой груди взгляд старательно отводя. До самой двери пятился и, прижавшись к ней, выставил перед собой зонтик, забытый кем-то из акторов. – Я женат!
– Разведетесь.
– Я жену свою люблю!
– А меня? – Красавица часто заморгала, а по смуглой щеке ее поползла слеза. – Вы мне врали, Евстафий Елисеевич, когда говорили, что любите меня?
– Когда это я такое говорил?
– Когда орден вручали, – мстительно напомнила панночка Белопольска. – Так и сказали, люблю я тебя, Себастьянушка… неужто позабыли?
Сей эпизод в своей жизни, сопряженный с немалым количеством вевелевки, выставленной Себастьяном по случаю ордена, Евстафий Елисеевич желал бы вычеркнуть из памяти.
– И еще говорили, что я – отрада души вашей… свет в окошке… надежда… говорили ведь?
Говорил. Был за познаньским воеводой подобный грешок: в подпитии он становился многословен и сентиментален…
– Вот! Говорили. А жениться, значит, не хотите. Попользовались и бросили… обесчестив!
– Прекрати! – рявкнул Евстафий Елисеевич, приходя в себя. – Что за балаган…
– Не люблю баб. – Аврелий Яковлевич с явным удовольствием разглядывал дело рук своих. – Стервы они. И истерички.