Грот, или Мятежный мотогон - стр. 57
– Зарубите себе на носу. И чтоб слушаться меня! Без моего приказа ни шагу.
– Как в Афгане.
– То-то же. Я много на себя не беру. Я не папа римский, не наместник Бога на земле. На суде Божием я для вас кто? Присяжный. Меня грешного Господь спросит, виновны вы аль нет. И как я отвечу, такой и приговор вам будет. А теперь расскажи, что у тебя с Витольдом вышло? – задал он вопрос Вялому, как задают в том случае, когда ждут лишь подтверждения того, что уже заранее известно.
Вялый стал оправдываться – на всякий случай, по привычке:
– Так он против меня пугач достал. Стал грозиться, лайдак занюханный.
– Сереженька, – произнес отец Вассиан с угрожающей ласковостью, – этот пугач – пуколка. Им мальчишки друг друга пугают. А ты и сдрейфил. В штаны наложил.
– Я ж поначалу не понял… – Отсутствие понимания Вялый записал себе в прикуп.
– И что же?
– Приголубил его пару разочков.
– Приголубил? – Отец Вассиан деланно обрадовался внезапному открытию. – Я так и напишу в отчете. В скобочках же добавлю: избил до полусмерти…
– Не бил я его.
– Матушка Василиса видела, Сереженька….
– Что она видела? Что? – с голубиным наскоком спрашивал Вялый.
Отец Вассиан произнес с загадочной отстраненностью:
– Видела, как ты кулаками махал. Или ты сейчас скажешь, что у тебя и кулаков-то нет?
– Как это нет – есть. – Вялый показал ладони, способные при необходимости стать кулаками.
– Большие?
– Какие потребуются.
– А убить кулаком могёшь?
Вялый мысленно прикинул, во что ему обойдется положительный ответ.
– Ну, могу…
– Вот матушка и сказала, что ты убил.
– Матушка Василиса?
– Не Василиса, родимый, а сама смерть курносая! Она нам всем матушка.
– Ну вы и скажете… – Вялый по достоинству оценил сказанное и еще больше зауважал отца Вассиана.
– Сереженька, милый, – с той же певучей угрозой сказал тот. – Если ты кого убьешь, я за тебя отвечать не хочу. И выгораживать тебя не стану. Поэтому в отчете все напишу как есть. И возвращайся-ка ты в зону. Хлопчиков на нарах пасти.
– Каких еще хлопчиков? – Вялый обидчиво засопел.
– Тех, которые клопчики… клопы, одним словом.
– Отец Вассиан… отец… – Вялый изобразил порыв сыновней преданности.
– Тамбовский волк тебе отец родной, а я так… отчим.
– Не погубите.
– Ах, не погуби! Вон как заговорил! Ты еще рыдван мне пусти – зарыдай тут. Ножик в кармане есть?
– Ножика нету… заточка.
– А заточка не ножик? Давай сюда. – Он нагнулся и сорвал лист лопуха, чтобы завернуть в него заточку и спрятать от греха за голенище сапога. – И знай, родимый: каждый божий день будешь передо мной не только душу, но и карманы выворачивать. Показывать, что там у тебя. Словом, сам шмонать тебя буду. И будь добр – фильтруй базар, особенно при посторонних. Дальше слушай: к Сермяжному ни ногой, иначе хвост прищемлю. На кирпичный завод у меня пойдешь – вагонетку по рельсам толкать. Вместе с дружком твоим Лехой Камнерезом. – Он обернулся к Лехе, стоявшему рядом, и надвинул кепку ему на глаза. – Дошло? До обоих дошло? И еще… – Он хотел сказать Вялому про Любу, но решил, что момент не совсем подходящий, да и Камнерез рядом стоит, безучастно моргает, а сам прислушивается. Поэтому и смолчал, но так, чтобы Вялый – не дурак – понял, о чем именно он молчит.