Гринтаун. Мишурный город - стр. 12

Ничегошеньки. И снова ничего. Но, зарываясь

                             глубже, я нащупал и достал:

Записку,

Подобно мотыльковым крылышкам,

                             попудренную, сложенную плотно.

Она была в сохранности. Ее не намочили

                             дождевые струи,

она не выцвела на солнцепеке. Она лежала на

                             моей ладони. Я ее узнал:

Листок линованной бумаги из блокнота

                             с головой индейца сиу.

Так что же, что же, что же я написал на нем

                             давным-давно?

Я развернул его. Теперь уж мне пора узнать.

Я развернул его, и прослезился, к дереву

                             припал.

И волю дал слезам бежать по подбородку.

Ребенок милый, странное дитя, которое

                             познало время и года,

И обоняло смерть душистую с цветов на

                             дальнем кладбище.

То было посланием в будущее, самому себе.

Заведомо осознавая, что однажды я приду,

                             прибуду, разыщу, вернусь

Из молодости в старость. От самого себя, младого,

Себе же, взрослому, большому и отнюдь не

                             юному отныне.

Что в ней меня растрогало до слез?

Тебя я помню.

Тебя я помню.

День лучезарен;

Утро прозрачное к полудню стремится;

Все, что нам любо и дорого

Охвачено солнечным диском горящим.

В такую погоду воздушные змеи

Просятся в небо,

А земнорожденные люди с холмов души свои

На бечевке ввысь запускают навстречу сиянью,

От которого быстро слезятся глаза

И согревается сердце,

Которое, зная нрав осени,

Чует смену времени года:

Птицы снова на север летят,

Против течения времени и здравому смыслу

                             назло.

Подобная погода – находка для детей иль

                             мальчишек-мужей.

Размякшие от солнца, они нуждаются в забавах.

Они, как мальчики, стоят, ослепленные солнцем,

Расчерчивая жизнь мелком, играя в классики,

Здесь встанут, тут заскачут, там сорвутся с места

Или замрут, как изваяния по стойке смирно,

Но главное, что жизнь должна у них фонтаном

                             бить.

Итак, в сезон воздушных змеев, игрушек и

Осенних ручейков мужчины снова

Уменьшились в размерах.

Под жгучим ливнем солнечного света

Возьмемся за бечевку и в полет

Запустим пеструю бумагу

По ветру ноября, который мартом стал.

Спроси меня, какой же стяг мы запустили в небо:

Вздымает ли Любовь такие флаги?

И если да, неужто – белые?

Или окрашенные в теплые тона

Уснувшего камина темной ночью?

Как высоко взлетает сладострастье? Или низко?

Ведь кто-то должен знать,