Гринтаун. Мишурный город - стр. 14

                             изречения,

Никто не знал, кто он – мужчина или мальчик,

Отпрыск или отпрыска отец;

Они единою Командой стали,

И каждый сам себе напарника нашел.

Сконфуженные, озадаченные, изумленные,

Смущенные внезапными слезами,

Нежданною любовью, высказанной вслух,

Чтоб через миг ее лишиться,

Когда рукопожатия разжались, и

Высвободились плечи из объятий, и

Вымытые уши остались без лобзаний,

А лбы неприголубленными,

Все снова погрузились в неосязаемые

                             ароматы,

Источаемые временем быстротекущим.

Разгаданная тайна опять запуталась в мотках

                             спагетти,

Которых не распутать красноречьем.

Неизреченные мечтания отступают в свое тупое

костное убежище,

А слезы солью просыхают на щеках,

Закатываясь в удивленные

Подслеповатые глаза, следов не оставляя.

Все это прошлой ночью вспоминая,

Я видел, как отец шагает вдоль киноленты

                             памяти моей,

Но измеряющей его!

В моей плоти, в обличье дружелюбном,

Его я обнаружил:

Он прятался в моих глазах, еще не умудренных,

Но прозревающих, с прищуром уже.

Его давно уж нет на свете, но

Тем острее ощущение потери и грустные мои

                             искания.

Едва ль его найдешь в носу, в ушах иль

                             челюстях,

Но только гляньте – на запястье волоски и на

                             плечах

Горят, подобно блесткам солнца, золота иль

                             янтаря,

Здесь все, чем был я, есть и скоро буду.

Порою дважды за день я замечаю, как он

                             проходит мимо,

Иль из-под век я зрением боковым

Раз десять его вижу в мареве полудня.

Он вскидывает мои руки, чтобы поймать

                             незримый мяч,

Он заставляет мои ноги бежать к барьерам,

                             рухнувшим

И ставшим руинами сорокалетней давности.

За жизнь свою надеюсь засечь его

                             движения

Еще сто тысяч раз, если не больше, прежде

                             чем умру.

Отец мой, папа, любящий родитель,

С которого, сверкая, градом пот катился

И впитывался в завитушки,

Подобные пружинам часовым из меди,

Что покрывают ворсом золотым меня,

Играет светом и своим молчанием говорит

                             мне больше,

Чем постичь способна моя печальная,

                             заблудшая душа.

Он бродит там, где в детстве муравьи

Сновали по костяшкам моих пальцев,

То виден, то не виден, он машет мне рукой,

                             чтоб я его заметил

На этой загадочной жаровне – моей руке,

Как на пшеничном поле, на моей ладони,

На пальцах, на плоти.