Грешник - стр. 36

Дезинфицирую перчатки, рану, иглу и нитку, сцепляю зубы и соединяю края раны. Самое сложное почти позади. Всего-то осталось сделать около пяти-семи стежков.

Когда я заканчиваю, кто-то дважды ударяет в дверь кулаком. Вряд ли пришли по мою душу, иначе просто вскрыли бы замок, бесшумно зашли и пустили мне пулю в голову. Интуиция подсказывает, что Роберто всё-таки соизволил притащить сюда свой зад, и оказывается права.

Он набрасывается на меня с расспросами прямо с порога. А затем, услышав полную версию произошедшего, начинает ржать.

– На, – отсмеявшись произносит он, протягивая мне упаковку.

– Спасибо. Не поделишься, что тебя так рассмешило?

– Только ты мог умудриться прикончить троих наёмников, не получив при этом ни царапины, зато словить нож в грудину от бабы, которая скакала на тебе.

Роберто вновь хохочет, а я лишь пожимаю плечами. Он прав, что тут скажешь. Я крупно облажался. Точнее сказать – опозорился. И прекрасно это понимаю.

Закидываюсь антибиотиками и сажусь в кресло. Хочется спать, но нельзя. Роберто садится напротив. Сейчас он серьёзен, и мне это не нравится.

– Я обязан доложить Диего, он мой Дон, – говорит Роберто, и я морщусь.

– А я твой брат.

– Троюродный вообще-то.

– Конечно, – усмехаюсь. – Это всё меняет.

Вот неужели нельзя без этого? Знаю же, что он не расскажет Диего. Зато не упустит возможности потрепать мне нервы.

– Тебе нужно в больницу.

– Нельзя.

– У меня теперь своя клиника.

– Когда успел?

– Мы не общались три года, Дерек. Многое произошло за это время.

– И не говори.

– Так ты поедешь в клинику?

– Нет. Мне нужно сесть на самолёт. Поможешь?

Роберто вздыхает, откидывается на спинку кресла, изучающе вглядывается в моё лицо, потом выдает:

– Куда я денусь.

– И не расскажешь никому, что я приезжал? Даже своему Дону?

– Ты мой брат, Дерек.

– Троюродный же.

– Кровь превыше всего.

– Можешь хотя бы сделать вид, что наслаждаешься происходящим? – шипит Лоренцо, подойдя ко мне. – Вечер в твою честь, Дерек. Натяни улыбку и возвращайся к гостям.

– Я не просил об этом.

– Конечно. У тебя же язык переломится попросить о чём-то. Неблагодарный говнюк.

Лоренцо тычет пальцами мне в грудь, и я сдавленно мычу. Тело моментально покрывается потом, а в глазах становится темно.

– Ты что, ранен? – доносится сквозь шум в ушах встревоженный голос Лоренцо.

С чего бы ему беспокоиться? Неужели не помнит, сколько ран и синяков он сам оставил на моём теле, сколько костей сломал? Что за показательная забота? Причём с каждым годом эта клоунада всё больше набирает обороты. Неужто чувство вины с годами давит всё больше и больше? Так бывает?