Грехи дома Борджа - стр. 79
– Вряд ли это можно назвать предсказанием.
– Учитывая неприятие нашего брака вашим семейством, я бы назвала это чуть ли не чудом, – парировала донна Лукреция.
– Все равно я удивлена, что вы позволяете своим дамам столько вольности. Тебе не следовало говорить за свою госпожу, девушка.
– Мы с монной Виолантой придерживаемся одного мнения как по данному вопросу, так и по многим другим. – Донна Лукреция перевела на меня теплый взгляд больших серых глаз, и мне показалось, будто в длинную темную комнату проник дневной свет. Разумеется, она с самого начала все поняла про Чезаре и меня. Да и как могло быть иначе? И если она ни о чем не говорила, то потому, что в словах не было необходимости.
Той ночью донна Лукреция спала одна, хотя поужинала, как обычно, с доном Альфонсо. Дамы много рассуждали, под каким предлогом она отказала мужу и пришлось ли ей солгать или нет. Конечно, сказала Элизабетта Сенесе, он улыбался, отдавая приказ факельщику сопровождать его в город.
Глубокой ночью я проснулась, думая, что меня разбудили колокола городских монастырей, созывавших к утренней молитве. Вскоре моих ушей достиг душераздирающий женский плач. Паризина, решила я, замерев. Я не осмеливалась разбудить Анджелу из страха, что если пошевелюсь, то Паризина услышит и явится ко мне, укачивая на руках рыдающую голову. Не знаю, долго ли я прислушивалась, оцепенев, как труп, под своим одеялом, прежде чем природа заставила меня глубоко вдохнуть. С дыханием ко мне вернулось благоразумие. Плач доносился со стороны туалетной комнаты донны Лукреции, от которой нашу с Анджелой спальню отделяли лишь двойные двери.
Я завернулась в халат, зажгла свечу от тлеющих угольков в камине и отправилась к госпоже. Она сидела за столиком, где обычно хранила косметику и духи, но сейчас все это валялось на полу. Стеклянные флаконы с выпавшими пробками источали ароматы розы, лаванды, бергамота и гвоздичного масла. Мраморные плиты были засыпаны пудрой и кошенилью. Она подпирала голову руками, а между ее локтями стояла маленькая шкатулка, украшенная золотой филигранью и обитая внутри бархатом – видимо, прежде там хранилось какое-то украшение. Мадонна так внимательно всматривалась в шкатулку, что я подумала, не потеряла ли она украшение.
– Мадонна?
Донна Лукреция не удивилась, увидев меня.
– Мне приснился сон, – сказала она, поворачивая ко мне мокрое, зареванное лицо. – Про Уго и Паризину.
Зубы ее стучали, слова едва протискивались сквозь сжатые холодом челюсти. Я сняла халат и накинула ей на плечи.
– Когда я услышала ваш плач, то подумала, что это призрак Паризины. – Я смущенно улыбнулась, но она ничего не заметила.