Грехи дома Борджа - стр. 14
– Расскажи о своих успехах в учебе, – попросила донна Лукреция. – Мне особенно приятно, когда кто-то из представителей твоей расы приходит к Христу в конце концов. Он был иудей.
– Смею надеяться, я хорошая ученица, мадонна. Я уже выучила апостольский символ веры, таинства и, конечно, заповеди Моисея… У евреев они тоже есть.
– А можешь прочитать наизусть молитву «Отче наш»?
– Да, мадонна. Pater noster qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum…
– Превосходно. Ты знаешь латынь.
– А также немного по-гречески, мадонна.
– Надеюсь, испанский тоже?
– Простите, мадонна. Мне было шесть лет, когда мы покинули Испанию. Я забыла язык. – Хотя иногда я по-прежнему видела сны на испанском, на кастильском наречии шестилетней девочки, вдвое младше меня теперешней.
– Я родилась здесь, но между собой мы всегда говорим на нашем родном языке. Мое семейство принадлежит к валенсийской знати.
Почуяв неодобрение в ее голосе, я поспешила оправдаться:
– Отец считал важным для нас практиковать итальянский, чтобы мы влились в новое окружение. Все равно мы бы не поняли с вами друг друга, мадонна, если бы заговорили по-испански, ведь моя семья из Толедо, а это означает, что мы кастильцы, а вы каталонцы.
– Разве? Боюсь, я не очень сведуща в географии Испании, к тому же она расползлась теперь повсюду после открытий сира Колумба, – холодно заметила донна Лукреция.
Донна Адриана звякнула жемчугами. Едва слышное поскрипывание кожаной скамьи, на которой сидел отец, свидетельствовало о том, что я переступила границы приличий. Но мне было безразлично, хотя сердце забилось быстрее. Как-никак я оказалась здесь по воле отца, а не по собственной.
– А знаешь, римляне называют нас marrano[7], сто́ит нам вызвать у них малейшее недовольство. Какая ирония, не правда ли, что нас, семейство Святого Отца, заклеймили как тайных иудеев? Может, нам перейти с тобой, девочка, на иврит?
Я поняла, что, как ни отвечу, все равно оскорблю либо семью донны Лукреции, либо мою собственную. Но тут вдруг она улыбнулась. И улыбка преобразила ее, осветила изнутри, а не застыла на лице, как картина, которую вывешивают на стену, желая прикрыть трещину. Эта улыбка заставляла поверить в добродетельность ее души.
– Скажи, – обратилась ко мне донна Лукреция, – а Петрарку ты знаешь?
Чем дальше, тем хуже. Я действительно немного знала Петрарку по затертым копиям некоторых его стихов, что втайне передавали друг другу девушки в монастыре Святой Клары. Но я опасалась в том признаться, ведь отец сидел рядом и все слышал. Однако, если бы я не дала правдивого ответа, эта дама сочла бы меня не подходящей для своего дома, и я сорвала бы все отцовские планы.