Грасский дневник. Книга о Бунине и русской эмиграции - стр. 52

3 ноября

С утра по случаю прихода новой прислуги – раздражение, беспокойство. В.Н. ходит за ней и дает сто приказаний в минуту, по обыкновению, тончайших, хитросплетенных и противоречивых. Прислуга – довольно красивая тридцатипятилетняя итальянка – уже, видимо, сбита с толку и отвечает на все неуверенным: «Да, мадам…» Мы смотрим на это с некоторым страхом. Если бы можно было объяснить прислуге, что пыла у мадам хватит на два дня, а затем можно делать что вздумается, никто и не пошевелится! Ах, наше хозяйство!

Погода немного прояснилась, голубое небо кое-где, даже немного солнца временами. И я все сильней чувствую тоску по вольной жизни. Хочется быть в городе, пройти по улице, купить пучок цветов, зайти в музей, пройтись с кем-нибудь, поболтать о пустяках, зайти в кафе…

Часто, когда мне делается совсем плохо, я начинаю стирать себе рубашки или мою голову. И помогает.

4 ноября

После завтрака ходили гулять втроем – капитан уехал в Канны – к часовне Св. Христофора, потом вышли на ниццкую дорогу и вернулись обратно. Вечер чудесный, осенний, свежий, бодрый, при безоблачном небе. Говорили большей частью о капитане, – его недостатки – любимейшая тема. В «Возрождении» оказался фельетон Рощина, который я ему недавно печатала. Значит, опять деньги, которые можно «беспутно», как говорят у нас, истратить! Его вид «человека из ночлежки» невольно требует какого-то улучшения, а он здесь за все месяцы не купил ни разу ни одного носового платка, предпочитая тратить деньги на мещанские шоколадки, коржики и разнообразные поездки.

Хуже всего то, что все, что им пишется о здешних местах, – ложь, самая неправдоподобная, какую только можно представить. Все остальное – ничего, но этого я не могу простить ему: художник во мне не может простить!

7 ноября

В «Новостях» мой рассказ. Замечательно все же ощущение какого-то тепла при появлении чего-нибудь своего в печати. Как ни говори себе, что все это забывается через пять минут после прочтенья, что никому это не нужно, кроме меня самой, что и все другие пишущие думают, как ты о себе, – все же на душе теплей и как будто появляется какой-то смысл во всех муках и незаметных жертвах каждого дня…

Илюша пишет в открытке, что, по его предложению, – это почему-то подчеркнуто – решено прибавить к выпавшему из корректуры моему стихотворению еще одно или два и что пойдут они в следующем номере «Сов. записок». Стихи послать не Цетлину, а ему. Меня и это немного ободрило, хотя я последнее время много думала над своими стихами и очень неудовлетворена ими. Я отклонилась в сторону сдержанности и отсюда – некоторой сухости. Надо остерегаться этого. Часто вспоминаю слова Гиппиус: «Проза очень голит поэта».