Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования - стр. 65
Не менее интересными представляются работы С. В. Черникова и Т. А. Лаптевой[176]. Сравнивая состав и порядок формирования правящей элиты на рубеже XVII–XVIII вв. и в период петровских преобразований, С. В. Черников выдвигает тезис о том, что «отождествление правящей элиты Московской Руси с государевым двором представляется не вполне убедительным». Для реконструкции сложного процесса формирования элитарных групп автор рекомендует одновременно использовать формальные и неформальные характеристики. В качестве формального критерия, необходимого для включения в состав правящей группы, он предлагает «положение лица в административной иерархии». Однако на социальный статус индивида влиял не только чин, но и «интенсивность контактов государя с тем или иным человеком». В данном контексте подчеркивается преемственность социальных механизмов до и после петровских преобразований. Автор убедительно показывает, что «неформальные каналы взаимодействия были таким же важным элементом властных структур, как и официальные учреждения»[177]. Даже после учреждения Табели о рангах «правящий слой сохранил прочные родственные узы в своей среде, а брачные и патронажные связи были главным инструментом интеграции “новичков” в состав элиты»[178]. В результате проведенного исследования автор приходит к выводу, важному для понимания феномена подвижности социальных групп, границы которых не всегда совпадают с формально-юридическим статусом: «…за внешней новизной и рациональностью Табели о рангах скрывался более сложный механизм, включавший в себя старомосковские стратегии интеграции элиты и традиционные ценности допетровского общества (род, семья, происхождение, служба)»[179].
Акцентирование важности соотношения повседневных практик и юридических норм становится заметной тенденцией в работах о различных категориях городского населения России XVII–XIX вв.[180] Именно город как место непосредственного повседневного взаимодействия людей, формально причисляемых к различным сословиям, гильдиям или профессиональным группам, привлекает историков возможностью не только реконструировать правовые отношения, но и рассмотреть вопросы самоидентификации через семейные связи, образование, моду, распространение слухов, особенности выборов и службы в разнообразных органах городского управления и т. п.[181]
Яркими образцами таких исследований можно считать монографии О. Е. Кошелевой о раннем Петербурге и А. Б. Каменского о Бежецке XVIII в. В этих исследованиях со всей полнотой реализовались наиболее продуктивные тенденции современной российской историографии социальной истории. Обе книги – о людях. Буквально. Не о «классах», «стратах», «массах», «сословиях», «структурах» и пр., а именно о