Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования - стр. 114

. Итак, во всех трех случаях – военной, гражданской и придворной службы – чины и знаки отличия зависят исключительно от действий самого человека, а не от унаследованного статуса.

Татищев в «Лексиконе российском» (40-е гг. XVIII в.) давал дворянству определение, восходившее к польскому термину, обозначавшему сословие, которое сочетало функциональные характеристики и указание на особый статус: «Дворянство, или шляхетство, есть главный и честнейший стан государства, зане оно есть природное для обороны государства воинство и для расправы министерство или градоначальство». Татищев определял дворянство одновременно как «выслуживаемое» («никому того ис подлости дослужиться и равномерную честь получить не препятствует») и наследуемое, «природное». Дворянство отличается от других «станов» (духовенства, купечества и «подлости») наличием привилегии: оно имеет гербы, может владеть и управлять вотчинами, после истечения срока службы имеет свободу не служить и, наконец, «ни в какой вине, кроме всех государственных вин, к пытке не приводится»[373]. Интересно, что аналогичная статья «Духовенство» у Татищева предельно лаконична и, кроме прочего, определяет духовенство как «чин», а не «стан»: «Духовенство, духовной чин все обще от поддиакона и до архиепископа»[374].

Конечно, в своей основе особый правовой статус вытекал из функционального назначения социальной группы: Татищев, например, перечисляет дворянские привилегии уже после функционального определения дворянства как воинов и судей, одновременно заключавшего в себе ссылку на особое значение этих функций («честнейший стан»). Концепция об исключительности дворянства предполагала не просто провозглашение военной и судейской функций главными в обществе и соответственно – дарующими привилегии, но и одновременное замыкание дворянства в единую корпорацию.

Функционалистский взгляд на социум утверждал существование набора страт, члены которых, во-первых, равны в добродетельном исполнении «должностей», а во-вторых, могут рассчитывать на воздаяние при усердном исполнении «должностей». В противовес этому утверждение особой позиции дворянства совершалось при помощи анализа социологических истоков добродетели; акцент делался теперь не столько на качество исполнения «должностей», сколько на условия, которые позволяли культивировать добродетель.

Как отмечает И. И. Федюкин, в 30-х гг. XVIII в. в России складывается «новый стиль управления, в котором повиновение не ожидалось по умолчанию, но являлось продуктом манипуляций “желаниями” подданного – стиль, который обеспечил теоретические основания для освобождения российского дворянства в 1762 г.»