Графские развалины - стр. 37
Равнодушно скользнув по девушке взглядом, он двинулся мимо.
И тут же выяснилось, что Кравцов ошибся в гостье. Робостью и стеснительностью та не страдала.
– Леонид Сергеевич! – позвала она уверенным голосом.
Он обернулся, посмотрел на нее внимательно.
Девушка была молода и красива – лет девятнадцать, много двадцать, золотистые волосы, синие глаза, точеная фигура…
Но Кравцову вовсе не от этого показалось вдруг, что из мира исчез весь воздух – абсолютно весь, до последней молекулы. И не от этого захотелось крикнуть ей: тебя нет! нет!!! сгинь! развейся! Он не крикнул ничего, бесполезно кричать в безвоздушном пространстве…
Девушка что-то говорила – губы беззвучно шевелились. Он попытался ответить – и ничего не получилось, но, наверное, девушка умела читать по губам, потому что добавила что-то еще – так же беззвучно. Затем она улыбнулась.
Кравцов понял, что сходит с ума. И обязательно сойдет, если только раньше не задохнется.
А еще он понял, что отнюдь не проснулся, когда в своем кошмаре ударил кулаком в окно погребенного под толщей воды вагончика. Все последовавшее – и звонок Танюшки, и завтрак, и поход в магазин – было всего лишь сновидением.
Кошмар продолжался.
Впервые это случилось два года назад.
В своем первом опубликованном рассказе Кравцов изобразил реально существовавшего человека, к которому, так уж получилось, испытывал более чем неприязненные чувства. Фамилию не упоминал, ни настоящую, ни чуть измененную; внешность в подробностях тоже не описывал.
Просто в один из начальных моментов работы понял, что некий, до тех пор безликий, персонаж – не вызывающий симпатии и обреченный в финале погибнуть – тот самый человек. И продолжил писать, уже зримо представляя знакомое лицо и фигуру, подставляя знакомые поведенческие реакции в рожденные своей фантазией повороты сюжета…
Персонаж, как планировалось, погиб. От удара ножом в горло – Кравцов предпочитал круто замешанные сюжеты. Рассказ долго валялся без дела, а потом его принял один «толстый» журнал и напечатал в первом номере следующего года.
Номер еще готовился к печати, когда Кравцов, обзванивая и поздравляя в предновогодний вечер друзей и знакомых, услышал дошедшую до него с большим опозданием весть: человек, послуживший прототипом убитому в рассказе, умер. Умер в тридцать восемь лет. Умер от рака гортани.
Кравцов отчего-то не спросил: оперировали его перед смертью? Наверное, побоялся узнать, что оперировали, что отточенная сталь коснулась именно горла, что попадание оказалось стопроцентно точным. Вместо этого выдавил из себя: когда? Минувшим летом, в июне, ответили ему. Июнь ни о чем Кравцову не сказал. Рассказ к тому времени был уже полгода как написан, но, кроме двух-трех человек, его никто не читал, даже в журнал Кравцов отправил рукопись позже. И черт дернул его спросить: когда обнаружилась болезнь? Собеседник, так уж получилось, помнил это с точностью до дня. И назвал дату, когда участкового врача посетили первые подозрения. Потом он говорил что-то о направлении на исследование и о его результатах… – Кравцов не слышал ничего. Торопливо скомкал разговор, торопливо загрузил компьютер, открыл нужный файл… И долго смотрел в экран невидящим взглядом. Дата под тем самым рассказом разнилась с только что названной ему на ОДИН ДЕНЬ.