Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера - стр. 50
«И это правда, – думала Валентина. – Не может. Я теперь совсем другая, от книги к книге я меняюсь. Я пишу историю миров, и каждый мир дает мне и берет у меня. А Трондхейм изменил меня больше всех».
Ее раздражала извилистость и догматичность лютеранской мысли, особенно эти кальвинисты, считающие, что знают ответ на вопрос, прежде чем вопрос вообще задан. Из этого раздражения родилась идея увезти свою группу аспирантов прочь от Рейкьявика, в море, на какой-нибудь из Летних Островов (цепочка скал тянулась вдоль экватора), куда весной приходила на нерест скрика и где бесились от радости размножения стада халькигов.
Валентине хотелось разорвать цепи привычного, избавить ребят от догматизма и интеллектуального гниения, которые в той или иной мере присущи любому университету. Они не возьмут с собой припасов, а есть будут дикий хапрегин, которого полным-полно в долинах и ущельях, и халькигов, если у аспирантов хватит ума и отваги убить хоть одного. Когда утоление голода зависит от собственных усилий, отношение к истории почему-то меняется, люди начинают понимать, что важно, а что нет.
Университетские власти поворчали, но дали разрешение, она на свои деньги наняла одну из лодок Джакта – тот только что стал главой одной из скриколовецких семей. Джакт был воплощением извечного моряцкого презрения к ученым, в лицо называл их skräddare[9], а уж за спиной… Он заявил Валентине, что через неделю ему придется возвращаться с лова и спасать умирающих от голода студентов. Вышло наоборот. Профессор и ее парии, как они себя окрестили, замечательно провели время, построили что-то вроде деревни и пережили удивительный всплеск разнообразнейших идей, довольно серьезно отразившийся по возвращении на содержании университетских изданий, особенно исторических.
После этого Валентину атаковали сотни желающих поехать с ней на два оставшихся летних сондринга, а мест в лодке, между прочим, всего двадцать. Но куда важнее было то, что произошло с Джактом. Нельзя сказать, чтобы он получил хорошее образование, зато замечательно знал Трондхейм. Он мог без карты пройти половину экваториального моря, знал маршруты айсбергов и нутром чуял, где в ледовом поле трещина, всегда угадывал, где соберется на танец скрика, умело располагал людей и заставал добычу врасплох. Зато его самого врасплох не могла застать даже погода, и Валентина сделала вывод, что нет в мире неожиданности, к которой Джакт не был бы готов.
Кроме разве что ее самой. Когда лютеранский пастор – не кальвинист – обвенчал их, они оба были скорее удивлены, чем счастливы. То есть нет, они были счастливы. Впервые с тех пор, как она оставила Землю, Валентина чувствовала себя дома и в мире со всем. Вот почему ребенок рос внутри ее. Ее дорога привела ее к порогу дома. И она была благодарна Эндеру за то, что он понял, за то, что без слов, без споров согласился считать Трондхейм конечным пунктом их трехтысячелетней одиссеи, финалом карьеры Демосфена. Она нашла способ укорениться во льдах этого мира и теперь пьет его соки, которыми не смогли поделиться с ней другие планеты.